Калигула

Император приказал глубокой ночью арестовать пятерых, привести их, какими найдут, полуодетыми, за реку, в сады нового Ватиканского цирка, туда, где много лет назад арестовали его мать. Выбор этого места, столь неподходящего для суда, многим тем не менее показался мрачной данью памяти о том аресте. Собралась группа негодующих сенаторов, и, едва их головы прояснились ото сна, они увидели подходящий случай разогреть давнюю злобу и все вместе образовали нечто вроде стихийного суда.

— Допросите их, — велел император, — и осудите по римским законам.

Сам он удалился в сад, а сенаторы передали осуждённых в руки неумолимых германцев, быстро допросили всё ещё не пришедших в себя после ареста людей и устроили им очную ставку с обвинителями. Самым драматичным была встреча отца с сыном, которого отец считал всё ещё находящимся в Сицилии; оба много лет ненавидели друг друга. Всех приказали пытать и бичевать, а пуще остальных того, кого сообщники назвали главарём.

— Это квестор Бетилен Басс, — с удовлетворением сообщили императору.

Пока в ночи происходило всё это, император в одиночестве ходил по аллеям столь любимого когда-то парка. Он искал темноты, хотя и знал, что в этой темноте невидимо бдят десятки не ведающих усталости германцев. Он чувствовал, как его обволакивает тоскливая безопасность, и вместе с тем ощущал, что некуда спрятать лицо. В тусклом свете факелов император подошёл к экседре и прошёл меж пустых скамеек.

В юности, вспоминая смерть отца, он испытывал такое опустошительное горе, что сказал себе: «Убийцы не представляют себе всей безмерности человеческих страданий, которые оставляют за собой их действия».

Тогда его душу переполняли светлые и мирные мечты, возвышенное желание облегчить страдания другим. Но теперь, извлёкши уроки из первых лет своего правления, он пришёл к убеждению, что никому нет дела до чужих страданий. Кого толкает демон власти, тот возвышенно и гордо остаётся глух к страданиям как одной беззащитной жертвы, так и сотен тысяч обречённых на смерть от голода при осаде какого-нибудь города. Бездны жестокости невообразимы. «Власть — это тигр».

Но теперь ему показалось, что голоса звучат слишком громко. Действительно, среди глухой римской ночи время от времени раздавался крик, смешиваясь с журчанием реки, поднявшейся от прошедших в верховьях дождей.

Кто-то кричал, и сначала ему показалось, что этот кто-то хочет, чтобы его выслушали.

— Все тебя ненавидят, тебя и твоих близких, в трёх поколениях, проклятых!..

Но потом последовали вопли, и среди воплей как будто назывались какие-то имена. Император отошёл подальше.

А дознаватели не отступали:

— Говори!

Несчастный кричал от нестерпимой боли, и императору показалось, что он произнёс:

— Каллист...

Гай Цезарь замер от этого названного на допросе имени. Но дальше слышались одни лишь стоны.

Дознаватели, словно сами не желая, продолжали требовать:

— Имена, имена, все!

Человек хрипел, угрожал, просил:

— Помогите мне...

Просил или обвинял? Дознаватели не отставали, безразличные к державшему его палачу. Ноги несчастного сжали надёжными клещами. Человек кричал, рыдал, блевал.

— Имена, повтори все имена, — не отставали мучители.

Он корчился и кричал:

— Помоги мне, вырви меня отсюда... мы говорили целыми днями, а теперь я не вижу тебя здесь...

Император с леденящим чувством спросил себя, не притворяются ли дознаватели, что не понимают. Послышался громкий и отчётливый голос одного из сенаторов:

— Ещё.

Вопль жертвы долго не затихал, и, когда кончилось дыхание, несчастный взмолился:

— Убейте меня...

— Больше они ничего не знают, — заявил опытный палач, — больше ничего.

Но сам не знал, кого спасает своими словами.

— Казнить, — объявили приговор судьи и пошли вглубь экседры, где в темноте ждал император.

Он спросил, не различая лиц:

— Вы совершили суд?

Их голоса ответили утвердительно. Один из германских стражников поднял факел. Лица сенаторов были бледны, у одного на тоге виднелись следы крови. Император подумал, что в такие моменты Тиберий запирался в своих комнатах на вилле Юпитера и, возможно, не видел подобного. Крики вдали затихли. Сенатор в запачканной тоге велел:

— Привести в исполнение немедленно.

Издали донёсся голос:

— Ты вспомнишь нас, когда придёт твой черёд!

— И тела не выдавать родственникам, — велел сенатор, — а бросить в реку.

Император как будто не слушал, и остальные притворились тоже. Но он чувствовал, как в душе лопнула злоба, словцо прорвало плотину. Сенека как-то сказал: «Человек сам не знает, что в нём таится, пока не придёт случай».

Никто не знал, где и каким образом проводил эту ночь двуличный Каллист. Со временем он обнаружит, что эти приговорённые к смерти были ему ближе, чем он думал. Но ещё до рассвета всем отрубили головы и их истерзанные трупы были с позором брошены в реку, туда, где быстро и бесследно всё поглотил водоворот. Вода бежала, кто-то ненадолго застрял в зарослях камыша, задержался под мостом, но потом мощное течение увлекло всех и унесло далеко, к мутному песчаному устью на Тирренском море. И больше не было риска, что кто-то заговорит.