Калигула, или После нас хоть потоп

Авиола кланялся и рассыпался в преувеличенных благодарностях. Он предложил императору -- это всего лишь небольшой знак внимания -- десять миллионов сестерциев на постройку и убранство конюшни для дорогого Инцитата.

Император подарок принял и отпустил обоих.

Луций вышел как одурманенный. Он был опьянен счастьем. Ему хотелось кричать, чтобы весь мир узнал о его радости. Ему хотелось разделить ее с кем-то дорогим и близким, удвоить ее чужой радостью. Скорее домой, к матери! Луций заколебался. Нет, к матери нельзя. В ее выцветших глазах он увидел бы гордую тень отца. Ливилла будет радоваться со мной! Он побежал по коридору в ее покои. Ливилла бросится ему на шею и скажет... Ливилла будет смеяться надо мной... Луций остановился, нервно засмеялся и направился к выходу. К кому бежать со своим счастьем? К Сенеке. Он будет радоваться вместе со мной, он знает, что Гай -- просвещенный правитель и с полным правом вознес меня так высоко.

Луций спускался к форуму, ему вдруг вспомнилось письмо Сенеки, буквы прыгали и складывались в суровые слова: "неслыханные почести", "вероломство", "корыстолюбие"... Нет, к Сенеке он не пойдет. Друзья Прим и Юлий? Они думают то же самое.

Друзья? Есть ли они у него? Луций отчаянно рылся в памяти, пытаясь сообразить, с кем он мог бы поделиться своей радостью. Но такого человека не было. Глаза застилала противная влага, Луций сжимал кулаки и упорно пытался вспомнить. Он протискивался сквозь толпу на форуме, и его головокружительное счастье рассыпалось в прах.

Огромный Рим казался ему безлюдным.

46

На третий день после совета четверки могущественных, которую Калигула свел до тройки, отстранив Макрона, сенаторская лектика направилась по холму Победы на Палатин. Рабы Авиолы привыкли к большому весу своего господина. И если он иногда брал с собой Торквату, даже не чувствовали этого. Однако сегодня они с трудом поднимались в гору. В лектику к Авиоле втиснулся какой-то толстяк немногим легче их хозяина.

Сердце Авиолы вздрагивало от радости. Выше! Теперь только выше! Еще выше!

-- У меня большие планы, дорогой Марк.

-- Ого, это новость, -- усмехнулся тучный сорокалетний мужчина с энергичными чертами лица и резко выступавшими скулами. -- Уж не хочешь ли ты попасть в императорский совет? -- иронизировал Марк Эвтропий Бален, один из известнейших римских правоведов.

Авиола посмотрел на него с презрением:

-- У кого есть золото и кое-что в голове, тот так же легко управляет людьми, как ты словами перед судебной комиссией. Знаешь, мой дорогой, почему я везу тебя к императору?

-- Наконец-то! Мне было очень интересно, долго ли ты будешь держать меня в неведении. Очевидно, для того, чтобы рекомендовать своего родственника императору.

-- Может быть. может быть, -- усмехался Авиола, -- мудрый Бален, известный глотатель параграфов, приветствует тебя, мой император. Назначь его претором, он давно об этом мечтает. Так или нет?

-- У тебя великолепное настроение, мой милый. Но ты мог бы выражаться и откровеннее.

Лектика поднималась выше и выше. Яркое солнце пригревало, однако день был холодный.

Авиола наклонился к Балену.

-- По моему совету сегодня император сделает тебя наместником Египта.

Реакция Балена была несколько иной, чем ожидал Авиола. Бесстрастный адвокат, свидетель многочисленных казней, внезапно начал дрожать. Трясущейся рукой он отыскал руку Авиолы, спокойную и твердую.

-- Не шути! Не шути такими вещами. Это бессмыслица! Ведь в Египет выехал Макрон...

Авиола смотрел, приподняв занавеску, на золотые листья палатинских дубов. Какая красота!

Бален настаивал, взволнованно сжимая руку Авиолы:

-- Говори же! Император назначил Макрона. Ты мне сам это сказал... Макрон уже на пути в Египет. Что это все означает?

Авиола высвободил руку и пошире раздвинул занавеску.

-- Посмотри, Марк, на эту красоту. Видишь? Настоящее золото.

Море ударялось в остийский мол. Макрон соскочил с коня, помог Эннии и Валерии выйти из носилок и пошел между ними, сзади шли рабы и рабыни. Недалеко от берега на якоре стояла большая трирема с римским орлом на носу.