Каллокаин

Я много лет думал о том, где оно может находиться. Вдруг мы попадем туда, если захватим соседние государства или если они захватят нас? Вдруг после этого дороги между людьми будут расти так же быстро, как дороги между городами и областями? Если так, то пусть это поскорее случится! Пусть случится то, что должно, пусть случится страшное! Или и это не поможет? Неужели бронемашина стала настолько сильной, что ее больше нельзя превратить из бога в инструмент? И может ли бог, причем самый смертоносный из всех, добровольно отдать власть? Мне так хотелось верить, что в человеке есть изумрудная глубина, огромное море созидательных сил, которое способно бесследно поглощать мертвые останки, исцеляет и творит… Но я его не видел. Мне известно только то, что больные родители и больные учителя воспитывают еще более больных детей, пока больное не превратится в норму, а здоровое начнет пугать. От одиноких рождаются еще более одинокие, от испуганных – еще более испуганные… Где спрятаться последнему колоску здоровья, чтобы окрепнуть и пробиться сквозь броню?!. Те несчастные, кого мы называли безумцами, играли со своими символами. А это уже что-то – они хотя бы знали о существовании того, чего им не хватает. И пока они знали, что делают, не все еще было потеряно. Но это ни к чему не ведет! Да и к чему это может привести! Даже если я встану у метро в самый разгар наплыва пассажиров или у громкоговорителя на большом празднике и начну кричать, мои слова ударят лишь по нескольким барабанным перепонкам многомиллионного Мирового Государства и вернутся назад пустым звуком. Я шестеренка. Я существо, у которого отняли жизнь… И все же: сейчас я знаю, что это не так. Да, это все, конечно, каллокаин, это он дает мне глупую надежду, все становится легким, ясным и спокойным. Я в любом случае жив, несмотря на все, что у меня отняли… и сейчас я знаю, что куда-то иду. Силы смерти сковывают мир все более плотными кольцами, но ведь кольца должны быть и у добра, даже если я их не различаю?.. Да, да, я знаю, это действует каллокаин, но ведь это все равно правда?

По пути в зал для исследований в моем мозгу рождались дикие фантазии: по какой-то мистической причине внимание всех слушателей переключается на что-либо другое и у меня появляется возможность задать вопросы Риссену шепотом на ухо… Но я понимал, что грежу наяву – ни один из слушателей (и уж тем более не все вместе) не мог оторвать от Риссена внимательного взгляда. Но странно то, что даже если бы случай мне выпал, спросить мне было бы не о чем. Ни Покинутый Город, ни ритуалы безумцев меня больше не интересовали! Из всех покинутых городов самым труднодоступным и безопасным стал тот, куда шел я, и находился он не за тысячу миль в неизвестном направлении, а рядом, совсем рядом. Линда останется. Она, по крайней мере, останется.

Риссен вздохнул, закрыл глаза и снова открыл их.

– Они догадываются! – произнес он, и его улыбка стала светлее и увереннее. – Они боятся, они защищаются – то есть догадываются. Моя жена догадывается, когда отказывается слушать меня и говорит, что я должен молчать. Курсисты догадываются, когда высокомерно смеются надо мной. Возможно, на меня донес один из них или жена… Но, кто бы это ни был, он догадывается. Когда я говорю, они слышат себя самих… Когда шевелюсь и вздрагиваю, они боятся самих себя. Только бы она существовала, та изумрудная глубина, неиспорченная… и сейчас мне кажется, что она есть. Это, наверное, действует каллокаин, но я все равно рад… что я… могу в это верить…

– Босс, – обратился я к судье, тщетно пытаясь придать голосу твердость, – мне сделать ему еще один укол? Он приходит в себя.

– Достаточно, – покачал головой судья. – Все очевидно. Консультанты, вы согласны?

Те с одобрительным шумом встали с мест, намереваясь покинуть зал вместе с судьей для вынесения приговора. Но в момент, когда дверь соседнего помещения открылась, произошло нечто неожиданное. Со своего места в середине амфитеатра к подиуму, где я помогал Риссену справиться с дурнотой, выбежал юноша с курсов и начал отчаянно жестикулировать, призывая суд остаться.

– Это все из-за меня! – кричал он. – Это я заявил на моего босса Эдо Риссена и обвинил его в антигосударственном мышлении! Я положил донос в ящик вчера утром по пути на работу, а когда пришел, его уже арестовали! Но все, кто слышал его здесь… все, кто его слышал… должны понять…

Я спустился с подиума, подошел к юноше, закрыл ему рот ладонью и прошептал:

– Успокойтесь, так вы ничего не добьетесь, только сделаете несчастным себя и никого не спасете. Другие на него тоже донесли.

После чего сказал громко: