Каллокаин

И тут я узнала, что у нас будет еще один ребенок. Что может быть естественнее, но меня это оглушило. Страх – неточное слово. Я не боялась, что со мной может что-нибудь случиться, не боялась родов и прочего. Меня пугало то, что я впервые в жизни оказалась перед лицом неведомого. Это будет мой третий ребенок, но мне казалось, что я только сейчас поняла, что означает рождение. Я больше не считала себя дорогостоящей производственной машиной. И алчной собственницей я больше не была. Но кто я в таком случае? Не знаю. Я та, кто не может повлиять на происходящее, – и при этом преисполнена восторга от того, что все это с ней происходит. Внутри меня зарождается сущность – и у нее уже есть черты… самобытные, собственные… и я не могу ничего изменить. Я цветущая ветка, ничего не знаю ни о корнях, ни о стволе, но чувствую, как из неведомых глубин поднимается сок… Я так долго говорила и все равно не уверена, что ты меня понял. Я хочу сказать… ты понимаешь, что за нами и под нами что-то есть. И это что-то воссоздается внутри нас. Я знаю, что так говорить нельзя, потому что мы принадлежим только Государству. Но я все равно говорю это тебе. Все остальное бессмысленно.

Она замолчала, и я как будто онемел, хотя мне хотелось кричать. «Это же все, что я пытался побороть, – словно во сне думал я, – все, что хотел преодолеть, чего боялся и по чему тосковал».

О безумцах и Покинутом Городе она ничего не знала, но закон будет так же неумолим к ней, как и к ним, она тоже грезит, что объединяющим фактором может быть не только Государство. Мало того, меня тоже осудят. Разве я не знал и раньше об этой связи, преступной, фатальной связи – между нею и мной!

Я весь дрожал. Мне хотелось сказать: да, да! Это стало бы таким же облегчением, как сон для смертельно уставшего человека. Я бы освободился от пут, которые чуть не задушили меня, и нашел спасение в новых, очевидных, простых узах, которые соединяют, но не связывают по рукам и ногам.

Мои губы боролись с несуществующими, непроизносимыми словами. Я не мог оставаться на месте, мне хотелось действовать, сломать все и переделать заново. Моего мира больше не было, мне негде было жить. Осталась только прочная связь между Линдой и мной.

Я подошел к ней, упал к ее ногам и положил голову ей на колени.

Не знаю, поступал или поступит ли так когда-нибудь кто-то другой. Я никогда об этом не слышал. Но я знал, что должен это сделать и что именно это передаст все, что я хочу, но не могу сказать.

Она поняла, положила руку на мою голову. И мы оставались в этом положении долго, очень долго.

Глава семнадцатая

Позже ночью я подскочил с кровати и сказал:

– Я должен спасти Риссена. Я на него заявил.

Она ни о чем не спросила. Я спешно направился к охраннику и сказал, что хочу позвонить по общедомовому телефону. Услышав, что мне нужно связаться с полицией, он немедленно предоставил мне аппарат.

Дозвониться до Каррека было невозможно, он строго приказал не беспокоить его по ночам. После нескольких бестолковых переадресаций мне удалось наконец переговорить со здравым дежурным, который объяснил, что ночью никакие дела не решаются. Однако, если я хочу переговорить с шефом полиции за час до начала рабочего дня, он его об этом известит, а я должен явиться заблаговременно, чтобы узнать, сможет ли он меня принять.

Я вернулся к Линде.

Она снова ни о чем не спросила, или потому что ей все было известно, или потому что ждала, что я сам расскажу – не знаю. Но говорить я не мог, пока не мог. Язык, мой надежный и ловкий инструмент, на этот раз в помощи мне отказал. Сегодня я впервые в жизни по-настоящему слушал и был уверен, что если я захочу говорить, я должен буду говорить по-новому, а к этому я еще не был готов. На тех территориях моего «я», о которых должна пойти речь, слова никогда не обитали. И пока в них не было необходимости. Я сказал все, что должен был сказать, – и Линда меня поняла, – когда положил голову ей на колени.

Мы снова молчали, но по-другому, тишина меня больше не мучила. Теперь мы просто терпеливо вместе ждали, преодолев самое трудное.

Ночью, когда мы оба лежали без сна, Линда сказала:

– Как думаешь, другие переживали что-то похожее? Может, кто-то из тех, кого ты обследовал? Я должна их найти.

Я подумал о прозрачной хрупкой женщине, чьи заблуждения я развенчивал с завистливым наслаждением. О ее горестном неверии – куда оно ее привело? И подумал о секте безумцев, которые притворялись спящими в присутствии людей с оружием. Все они сейчас в тюрьме.

– Ты веришь, что другие это тоже испытывали? Те, кто поняли, что значит дать жизнь? Другие матери? Или отцы? Или влюбленные? Все, кто боялись говорить об увиденном, но решались, когда решался кто-то еще. Я должна их найти, – снова произнесла Линда.

Я вспомнил женщину с глубоким голосом, ту, что рассуждала об органичном и живом, мертвом и искусственном. Даже если она избежала ареста, где она сейчас, я не знал.

А потом, словно из глубин сна, Линда сказала: