Камень

Маша поверила голосу и лицу — швырнёт. Она взглянула через кристалл на солнце, рукой отвела ото лба ведомые только ей мысли, привстала на заскрипевшем песке и поцеловала Рябинина — не в щёку и не в губы, а куда-то в краешек губ.

Рябинин омертвело смотрел в потухший кристалл, стараясь оторваться от прошлого и вернуться в этот кабинет. Оторваться… Можно ли, нужно ли?.. Да и не оторвался ли он давно и наглухо? Оторваться — значит, потерять. Хочешь быть свободным — носи дешёвые костюмы. Нет, хочешь быть свободным — потеряй память.

Он тронул пальцами холодные грани. Ни тепло комнаты, ни отражённый луч не согрели кристалла…

Рябинин вырос среди русских озёр, грибных березняков и тропок во ржи. В юности жил в картофельных полях Новгородчины, в её болотистых речушках и насупленных ельниках. В приморской тайге он был своим для сопок, быстрожёлтых рек и зарослей дикого винограда. В Казахстане его душа растворилась в ветрах, в запахах трав и степных просторах… В те времена он жил в природе и с природой, не очень её замечая, как не замечаешь того, в неизменности чего уверен.

Рябинин рос и старел, следуя своим путём — от пользы через любопытство к любви. Была и природа в его жизни. Иногда он ездил на юг, к заваленному телами побережью; иногда выезжал за город в затоптанный лесок; иногда шёл на работу выметенными аллеями парка… Но однажды на обочине загородного осеннего шоссе он увидел ржавый пучок травы и забытую летом ромашку. И кольнуло в сердце. И пронзила ясная и горячая мысль — как много им потеряно…

Где тёплая и тишайшая речушка, у которой вместо берегов — согбенные ивы метут неспешное течение своими плакучими ветками? И блёсткие звёзды на чернущем небе, костерок среди лютиков, в чугуне кипящая вода с солью и крапивой, чтобы раки были красные… Обмелели эти речушки, или мелиораторы их высушили, или усохли они в его душе?

А где сосновые боры, в которых можно было задохнуться от жара, запаха смолы и вереска? Где еловые гривы с пещерным мраком, висячими мхами и Соловьём-разбойником, — жил там Соловей-разбойник, жил. Где болота с громадными буграми, усыпанными бусинами клюквы? Где берёзовые рощи, куда не ступала нога человека, — чистые, прозрачные, словно кем-то выстиранные и выбеленные?

А где мороженое — нет, не брикеты-пломбиры-стаканчики, которые фасуются где-то на заводе, а толстый диск с неровными краями, зажатый двумя круглыми вафлями, сделанный тёткой тут же, на твоих глазах?

А где Маша Багрянцева?

После той пронзительной мысли Рябинин стал жить виновато — как предал друга. И когда деревья мельтешили за окном поезда, когда видел одичавшую в парке траву, когда старушка продавала у метро букет подснежников, когда показывали природу по телевизору, когда место происшествия случалось в лесу, он мысленно шептал себе, им, деревьям. «Я вернусь». Когда, где, как? Но не возвращался, затянутый городом и человеческими отношениями.

Время шло, и Рябинин следовал своим путём — от пользы через любопытство к любви. Проходя парком на работу, он урывал минутку, чтобы постоять у знакомой берёзы, у никогда не плодоносящей яблоньки, у белой флоксины, у лиственного осеннего подстила… Стоял потерянно, как блудный сын. Когда-то он был с ними. А теперь они его не принимали, он знал, что его не принимают…

Жанна намекающе скрипнула бусами.

— Извините, — спохватился Рябинин.

— Замечтались?

— Да, немножко.

— А о чём? — улыбнулась она.

— Вам интересно?

— Очень.

Он видел, что ей и правда интересно, коли она даже отступила от своего дела.

— О будущем, — соврал Рябинин.

— В работе своего вы достигли… Любовь у вас была…

— Выходит, впереди у меня пусто?

— У меня и то пустота, — почти игриво бросила она.

Нет, от своего дела Жанна не отступилась, да ей от него не отойти, как она ни старайся.

— Что вас интересует в уголовном праве? — спросил он, непроизвольно мрачнея.

— Сергей Георгиевич, под суд когда человека отдают?

— Когда он совершил преступление.

— А доказательства?

— И когда есть доказательства.

— А что считается доказательствами?

— Показания свидетелей, предметы, отпечатки пальцев… Есть целая теория доказательств.

Она помолчала, обдумывая его слова. Рябинин не торопил — ждал зрелого, самоопавшего плода.

— А если нет свидетелей, предметов и отпечатков пальцев?

— Бывают косвенные доказательства… Жанна, мне трудно говорить, не зная сути дела.

Она так резко мотнула головой, что короткие волосы замели голову тёмным рыхлым сугробиком. Рябинин понял — его дело лишь отвечать на вопросы.

— А если нет доказательств? — повторила она.

— На нет и суда нет.

Жанна опять помедлила, размышляя. Молчал и он — его дело отвечать. Что могло быть у её мужа? Автомобильный наезд, пьяная драка?

— Сергей Георгиевич… А если что-нибудь случилось после, то это доказательство?

— Не понял.

— До прихода человека…

— Георгия, — вставил он.

— До прихода Георгия всё было в норме, а после его ухода что-то случилось. Это доказательство?

Рябинин натужно молчал, как внезапно занемог, пытаясь вспомнить латинское изречение; так и не вспомнив, сказал по-русски:

— После этого не значит вследствие этого.

— Не доказательство?