Камень. Бронза. Железо

носила превентивный характер: мол, такую нагрузку ещё выдержим, а больше — ни-ни! Но этот начальник в наших подсказках не нуждался, всё сам понимал.

Однажды попался нам клад. Ни монет, ни колец золотых в нем не было: мезолит всё-таки, а не пошлый век металлов. Честно говоря, радости у нас тогда было не меньше, чем если б драгметаллы откопали. А всего-то и было в том кладе, что с десяток нуклеусов и их заготовок, упрятанных хозяином в ямку, чтоб не высыхали под солнцем. Кремень отличного качества, так что после раскалывания этих нуклеусов на пластины и отщепы из них получилось бы сотни две орудий труда. А ими зверя можно добыть и освежевать, одежду из шкур скроить, мясо разрезать, рукоятки из костей изготовить, украшения из зубов сделать... Вот и решайте: клад мы нашли или не клад?

Раскопали в Соболеве 5 и жилище. Правда, любой человек, если он в здравом уме, никакого жилища в том, что мы нашли, не увидел бы. Ни крыши, ни стен, ни пола, ни фундамента, вообще никаких сооружений. Ни жердинки, ни щепочки. Короче, почти воздушный замок. Следы на песке... Но следы-то были, и жилище было. Тщательность методики гарантировала достоверность выводов на этот счёт.

Итак, на поверхности раскопа проявилось овальное пятно, отличающееся по цвету от обычного светло-жёлтого песка культурного слоя. Его оконтуривали отдельные камни и пересекали по всей длине округлые столбовые ямки. Виднелись остатки двух очагов: маленького при входе и большого, с мощным кострищем, в дальнем конце пятна-жилища. Это всё, что осталось за восемь тысяч лет от наземного строения типа шалаша или чума. Остальное похищено неумолимым временем. Песок так быстро высыхает, что уже через две-три минуты контуры столбовых ям неразличимы на поверхности. Гонкий срез лопатой — и ямка снова видна отчётливо.

Да, археология не терпит суетливости и рассеянности! Это я усвоил навсегда, хотя бывали у меня и срывы, не без этого. Конечно, на городском раскопе находок больше, чем на соболевских дюнах, и разнообразней они, и разобраться с таким богатством непросто. Но и наше почти эфемерное счастье, эта чудом сохранившаяся тень от древней культуры — тоже часть Истории. Без такого кредо делать человеку в археологической науке нечего, надо искать себе другое применение.

Весьма распространено заблуждение, что все большие открытия, в том числе и в археологии, совершаются где-то далеко, в местах едва ли не экзотических. Мол, у нас-то уж точно ничего такого нет: столько лет здесь живём, всё известно до тонкостей. Так что экспедиция на окраину города Калинина, предложенная через год Львом Владимировичем, вызвала у наших студентов ироническую усмешку.

Тем не менее, раскопки у деревни Дмитровское в 1970 году положили начало переосмыслению всей истории первоначального заселения человеком Верхневолжья. Мы об этом, конечно, тогда и не подозревали. Место раскопок самое прозаическое: окраина деревни, вдали виднеется мост через Волгу на шоссе Москва—Ленинград... Какая уж там романтика! Плохо сочетается областной город с каменным веком, который мы должны извлечь на свет Божий. Но Кольцов держался другого мнения, тем более что за два года до этого он уже здесь копал и считал продолжение работ перспективным.

Поначалу всё было спокойно. Протопав четыре километра от лагеря до раскопа, мы брались за лопаты и добывали уже знакомые нам пластины и отщепы, суетились возле каждого найденного скребка и резца, размышляли об однообразии находок и о скучной, нищенской жизни в мезолите. “Рыбацкое счастье” нам принёс симпатичный бородатый молодой человек, неожиданно появившийся на краю раскопа. Несмотря на сентябрь, он был босиком, за плечами рюкзак, под мышкой сапог. Один сапог. Скиталец поведал нам, что зовут его Лёня Захаров, он ленинградский студент, в экспедицию опоздал, а другой сапог у него пропал в поезде. Такое объяснение нас и начальника вполне устроило, и Лёня включился в работу.

Буквально через день он отличился так, что навсегда вошёл в летопись верхневолжской археологии вместе с произнесённой им в тот момент фразой: “Лев Владимирович, я нашёл что-то неприличное”. В грязных Лёниных пальцах помещался маленький кусочек кремня, не производивший впечатления философского камня. Но Кольцов, взяв его в руки, вначале просто потерял дар речи, а потом вдруг закричал истошным, но радостным голосом: “Трапеция! Первая! Я знал!..”. Мы побросали лопаты и сгрудились. Начальник совал нам под нос кремешок, выпаливая что-то невразумительное, а мы важно кивали и с умным видом вертели его в руках. Оставалось только на зуб попробовать.