Камень, ножницы, бумага

Мы сели в лодку, Кармен отшвартовалась и взялась за весла. Я села на корме. Мы плыли, а у меня по лицу текли слезы, и я ничего не могла с этим поделать; записка в кармане тянула вниз каменной глыбой. Время от времени Кармен глубоко вздыхала, но ничего не говорила. Я прекрасно понимала, что она ждет, что, будь ее воля, она бы меня утопила, лишь бы я заговорила; ее вздохи и взгляды были куда страшнее, чем любые расспросы.

– Камень, ножницы, бумага, – сказала она. – Если проиграешь – всё мне расскажешь.

Кармен сложила весла, и лодку развернуло, как будто наше суденышко было несогласно с направлением движения. Каждая из нас спрятала правую руку за спину.

– Камень, ножницы, бумага!

Мы смотрели друг другу в глаза, пока складывали в нужную фигуру пальцы за спиной. Каждый раз, когда мы играли в эту игру, у меня было ощущение, что я смогу угадать, что выберет Кармен. Что, если я должным образом сосредоточусь, то смогу представить себе, какую фигуру складывают пальцы Кармен, как будто бы мой мозг обладал способностью совершить прыжок во времени и увидеть сжатый кулак, раскрытую ладошку или два пальца, расставленных буквой V, раньше, чем она покажет. На этот раз я без всяких колебаний выбрала для себя камень – без уверенности в том, что хочу выиграть.

Рука Кармен изображала бумагу. С торжествующим возгласом она накрыла своей ладонью мой кулак.

– Давай выкладывай!

Лодка поворачивалась вокруг своей оси, так что Кармен спустила весла на воду и развернула ее в нужном направлении. Теперь, после своей победы, она довольно улыбалась и больше на меня не давила.

– А ты разве ничего не замечала? – спросила я, когда мы уже почти подплыли к дому венгерки.

– В смысле?

– В смысле насчет меня.

– Насчет тебя?

– Меня и Марито.

Кармен в очередной раз глубоко вздохнула.

– Давай же, детка, рассказывай, в конце-то концов.

Я умолкла. Нос лодки резко ударился о берег. Кармен втащила весла и спрыгнула с концом в руках, чтобы привязать лодку.

– Выходишь? – поинтересовалась она.

Я была не в силах шевельнуться, слезы вновь полились из глаз. Кармен присела на корточки и протянула ко мне руку.

– Не хочешь – не говори, – сказала она, – но только не плачь. Видеть не могу, когда кто-то плачет.

Я взялась за ее руку и посмотрела ей в глаза, не двигаясь с места. Ее шершавая ладошка слегка сжала мою. И тогда я ей сказала.

– Я влюблена в Марито, – выпалила я, и после того, как эти слова прозвучали, мне показалось, что рассказать Кармен обо всем – это то единственное, что я еще могу сделать.

Мы уселись под шелковицей, и я беспорядочно начала вываливать на нее всё, что мелькало у меня в голове. Самые разные воспоминания появлялись внезапно и с совершенно удивительной четкостью, и я в первый раз осознала, что вся моя жизнь с самого детства наполнена моментами, прожитыми вместе с Марито. По мере того как я говорила, мое желание быть рядом с ним росло и росло; мне не хватало воздуха. Кармен слушала меня молча, покусывая стебелек какой-то травинки.

Я ей рассказала о своих рисунках, о том, как долго тянулись будни, о счастье, которое наполняло меня каждый раз, когда в пятницу вечером наш катер повторял изгиб канала, приближаясь к острову, и я уже могла разглядеть ее брата на причале; о радости, от которой я дрожала, как натянутая струна, о том, как мне хотелось смеяться только оттого, что я его вижу, о моем смущении и страхе, что он обо всем догадается. Говорила о тоске, сжимавшей мое сердце, если его не было, об уверенности в том, что тогда для меня не оставалось ничего во всем мире. Говорила о его глазах, о шраме на губе, о его смехе, о манере двигаться, когда он ловил рыбу с причала. Кармен легла лицом вниз, потом повернулась лицом вверх, потом снова вниз. Каждые несколько минут она срывала травинку. Не двигаться она не умела.

– Я думаю, что он тоже… – начала я, но брови Кармен поползли вверх, и я не решилась докончить фразу. – Ночью в реке он меня почти поцеловал.

С канала послышался размеренный звук плоскодонки.

Кармен перевернулась вниз лицом. Выплюнула травинку.

– Он тебе никогда об этом ничего не говорил? – спросила я.

– Да он скорее язык себе откусит, чем будет со мной на такие темы говорить.

– А что ты сама об этом думаешь?

Больше всего на свете мне бы хотелось, чтобы она сказала, что Марито любит меня, но этого она не сказала.

– У Эмиля в комнате на стене висит постер с одним изречением Марии Кюри: «Нужно иметь настойчивость, а главное – уверенность в себе». Кюри – полячка.

– И?

– И это было бы слишком просто, если бы вы двое друг в друга влюбились, – изрекла она, поднялась и вышла из-под ветвей шелковицы, отряхивая брюки. – Ты со мной в дом пойдешь?

Насколько я ее знала, это означало конец разговора.

– Почему это было бы слишком просто? – спросила я.

– Потому что тогда начался бы полный бедлам. Пошли?

Кармен явно считала эту тему закрытой. Я снова спросила ее почему, но она мне не ответила. И пошла к дому, на ходу пожимая плечами.

– Как-нибудь в другой раз, – сказала она. – Мне еще нужно об этом подумать.