Камень, ножницы, бумага

Я выскочила из воды и взбежала по ступенькам, но она уже скрылась в доме, а я, в потоках воды, осталась на улице, среди тех, кто до того момента никогда не был мне другом и стал свидетелем моего предательства, даже не будучи способен понять, что я натворила.

«Она – моя лучшая подруга», – хотела сказать я, но слова застряли у меня в горле.

Я побежала вслед за Кармен. За моей спиной слышался смех Люсилы.

– Вы видели, видели это платье? – произнесла она; дружный хохот подвел черту под этим комментарием.

Кармен была на кухне, резала хлеб и складывала его ломти на блюдо.

– Почему ты не выходишь? – спросила я.

– Мне и здесь хорошо, – ответила она и продолжила резать хлеб.

– А мы решили искупаться до обеда.

– Да, я заметила, – сказала она.

– Да оставь ты этот хлеб. Можно просто положить его на стол и пусть каждый режет себе сам, – сказала я.

Она повернулась ко мне спиной и вышла через заднюю дверь с полным блюдом хлеба.

Я пошла за ней.

– Не хочешь искупаться?

Она мне ничего не ответила. Я увидела, что она ставит блюдо на стол, и застыла в ожидании ее следующего движения.

– Лучше я пойду домой, – сказала она.

Люсила, обвязанная по талии розовым полотенцем, вышла к нам из-за угла дома.

– А обед уже готов? – прозвучал ее голос.

– Это – Кармен, – «моя лучшая подруга», – хотела я продолжить, но и на этот раз не смогла выговорить эти слова.

Люсила подошла поздороваться, но Кармен кивнула, повернулась к ней спиной и принялась поправлять цветы.

Стали появляться и остальные гости, они столпились вокруг стола, галдя и смеясь. Пришел папа и сказал, что обед готов, и это известие было встречено всеобщим ликованием и радостным свистом.

Кармен удалялась по направлению к своему дому.

– Обед готов, Кармен! – закричала я.

Она подняла руку.

– Сейчас приду, – сказала она.

Я знала, что она не вернется.

17

Дни после моего дня рождения были поистине ужасны. Даже комментарии моих одноклассниц о празднике на острове не могли отвлечь от захлестнувшего меня презрения к себе самой. Я вела воображаемые разговоры со своей подругой: просила у нее прощения, а она в конце концов сжимала меня в объятиях. Однако при этом я точно знала, что ничто уже не будет таким, как раньше, и утром, когда я просыпалась, сцена на причале вновь накрывала меня с головой, как некий кошмар, выбраться из которого, сбежав в реальность, мне не суждено до конца жизни. В школе всё постепенно возвращалось на круги своя, и к пятнице, когда девочки начали обсуждать свои планы на выходные, я вновь почувствовала себя вне класса, как будто бы мой день рождения был не более чем краткой передышкой, которая погрузила меня в еще большее, чем когда-либо прежде, одиночество.

В субботу, когда я появилась на острове, Кармен там не было, и донья Анхела сказала мне, что она предупредила: пробудет у Эмиля все выходные. Без нее и без Марито день для меня превратился в нечто вяло текущее и пустое. В воскресенье стало еще хуже, когда часов в десять утра плавучий магазин Вируланы остановился возле причала доньи Анхелы и они все, включая Бартоло, загрузились на суденышко, чтобы отправиться на прогулку. Я подошла к перилам, чтобы поздороваться с ними, но единственным, кто ответил на мое приветствие и помахал мне ручкой на прощание, был Лусио. Фигура доньи Анхелы, огромная и неподвижная, удалявшаяся от меня вниз по реке на корме барки, наполнила меня неизбывной печалью, как будто спиной ко мне она расположилась намеренно, желая дать понять, что я для них не существую. Я стояла и смотрела на них до тех пор, пока они не исчезли за поворотом на Десагуадеро.

Потом я уселась разглядывать водовороты, которые образуются вокруг опор причала, и облачка тины, собирающиеся и исчезающие под водой. Вода в реке стояла высоко, была чистой, погода была замечательной, стоял один из тех блистательных дней, таких совершенных, что моя тоска не находила ни одного укромного уголка, в котором можно было бы укрыться. Ближе к полудню родители предложили мне прокатиться с ними на катере. Я не хотела. Всё утро я просидела на ступеньках причала, и горло мое болело от с трудом сдерживаемых рыданий. У меня возникло стойкое ощущение, что всё, что до этого момента было для меня важным, исчезло навсегда.

После обеда, когда родители ушли отдыхать, я пересекла мостик, ведущий к дому доньи Анхелы. У меня не было никаких ясных представлений относительно того, что именно я собираюсь делать, но вдруг я уже оказалась в затихшем доме, сидя на скамеечке возле дровяной плиты. От нагретого металла конфорок шло тепло, в луче света, проникавшего в форточку, плясали пылинки. И вот там-то у меня наконец полились слезы.