Камень, ножницы, бумага

Не знаю, сколько времени я так пролежала – уткнувшись в подушку и чутко прислушиваясь к доносящимся с улицы звукам. Понятия не имею, о чем я думала, прежде чем повернулась, села и начала изучать стены и книги. Знаю только, что я чувствовала себя счастливой и одновременно страшно испуганной и что на какое-то время забыла обо всем, что произошло. К стене крепились фотокарточки, одна – с Марито: он в плаще, в руках тетрадки, перевязанные ремешком, на других снимках он рядом с какими-то мужчинами, судя по их сходству с Ковбоем и Малышом, его дядями. Снимки сделаны на фоне пейзажа, очень отличного от нашего острова: всё выглядело сухим, приземистым, с какими-то корявыми деревьями. Мой взгляд задержался на одной выцветшей фотокарточке, сделанной «Поляроидом», на которой он, сидя на подлокотнике обшарпанного кресла, обнимает рукой плечи какого-то мужчины, – отца, наверное, подумала я: худого унылого человека, чьи руки вцепились в коленки, как в спасательный круг. Марито пытается улыбаться, глядя в объектив, но глаза у него грустные-прегрустные. Были там фотокарточки и Кармен, и Лусио; я как раз разглядывала снимок с Мабель и каким-то мужчиной в одежде матроса, стоящими перед статуей морского волка на бульваре Рамбла в Мар-дель-Плата, когда внезапно услышала приближающееся стрекотание мотора. Я подбежала к окну в комнате Ковбоя и выглянула наружу. Я ведь не догадалась заранее продумать пути отхода: куда бежать, если я их сейчас увижу, и от страха у меня в желудке как будто образовалось безвоздушное пространство. Какой-то катер красного цвета прошел мимо, ближе к противоположному берегу, и стал удаляться вверх по реке. Я прикинула, что если я увижу, как они подплывают, то у меня еще будет время сбежать вниз по лестнице и ускользнуть через заросли алоказии, растущей в полуметре от входа. Очень может быть, что они меня не заметят, поскольку будут заняты, сходя на берег. Я вернулась в комнату Марито и села на его постель. На стене было огромное количество морских пейзажей, вырезанных из журналов, поле с подсолнухами, вставленная в картонную рамочку фотокарточка с островитянами, занятыми резкой тростника: на краю мыса – Марито, ему лет десять-двенадцать, руки тощие, ребра чуть ли не рвут кожу, в поднятых вверх руках – мачете, словно на войне. Закрывая один угол этого снимка, пришпилен листочек со стихотворением Мигеля Эрнандеса «Руки». Но так как тем единственным, что я искала, была частица Марито и замечать то, чего я не искала, я была совершенно неспособна, стихи прошли мимо меня практически бесследно. Истинный масштаб этих стихов я осознала только через несколько лет, когда оглянулась назад, и разные вещи и события соединились для меня, словно бусины в колье. Но в тот день в его комнате, отчаянно стремясь обнаружить в его вещах хоть что-нибудь, что рассказало бы мне о его чувствах ко мне, я оказалась неспособна увидеть то, что говорило не обо мне, увидеть то, что с такой трепетной горячностью говорило о нем.

На тумбочке лежали четыре книги, одна из них, раскрытая, была повернута страницами вниз, как будто Марито уехал в Сантьяго, не думая о том, что там задержится. Это были «Проклятием заклейменные» Франца Фанона. Когда я хотела положить книжку на место, из нее выпорхнула фотокарточка. На ней была я. У меня задрожали руки. На снимке я сижу на нашем причале, несколько не в фокусе – меня едва видно; тот, кто снимал, сделал это, скорее всего, с причала доньи Анхелы. И я решила, что это Марито; если бы снимала Кармен, она бы мне показала. На обратной стороне карточки энергичным, с наклоном, почерком Марито написаны неизвестные мне стихи: «Я люблю в тебе невозможное / Но никоим образом – отчаянье. Назым Хикмет».

Я читала эти слова – еще и еще раз: люблю в тебе, люблю в тебе, люблю в тебе. Марито написал, что меня любит. Смысл стихотворных строчек развеялся, казалось, перед фактом этого открытия. Я вложила фотокарточку в книгу, между страниц, и еще раз обвела взглядом вокруг себя.

Потом я жалела, что не осталась там до тех пор, пока мое любопытство не было бы удовлетворено в полной мере, но в тот день, спускаясь по лестнице, я думала только о том, что для меня не всё еще потеряно. Мной овладело совершенно абсурдное счастье. Марито любит меня. Когда-нибудь он вернется. Я буду его ждать.

James Taylor

Our Town

You’ve Got a Friend

Long Ago and Far Away

Steamroller

Crosby, Stills, Nash & Young

Ohio

Déjà Vu

America

A Horse with No Name

I Need You

Goodbye

All My Life

Look at Me Now

Bread

Make It with You

Baby I’m A Want You

Everything I Own

Lost Without Your Love

Violeta Parra

Gracias a la Vida

Volver a los Diecisiete

Rin del Angelito

Cuecas Punteadas

Luis Alberto Spinetta (El Flaco)

Perdonado (Niño Condenado)

Las Golondrinas de Plaza de Mayo

Los Libros de la Buena Memoria

Canción Para los Días de la Vida

La Máquina de Hacer Pájaros

Bubulina

Cómo Mata el Viento Norte

No Puedo Verme Más