Камень-обманка

Допросы барона продолжались до двенадцатого сентября. На следующий день начал заседания гласный суд Чрезвычайного Сибирского Революционного Трибунала.

Пятнадцатого сентября двадцать первого года суд, разобрав все обстоятельства дела и допросив множество свидетелей, вынес приговор: палача и убийцу, генерал-лейтенанта барона Романа Федоровича Унгерна фон Штернберга расстрелять.

Приговор был приведен в исполнение в тот же день.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ СКАЗАНИЕ О ЗОЛОТОЙ ЧАШЕ

ГЛАВА 9-я ГРИШКА ХАБАРА И ДРУГИЕ

В десятке саженей от Зефира, потряхивая гривой и всхрапывая, брела вороная кобылка.

Стемнело. Россохатский клевал носом, но все же заставлял себя продолжать путь. Надо было во что бы то ни стало выиграть время и уйти как можно дальше от района боев. Сотник воевал уже два года и за это время научился дремать в седле. Иной раз ему хватало часа такого полусна, чтобы силы вернулись, и он мог заниматься делом почти со свежей энергией.

Андрей трясся в седле и пытался сообразить, на какое расстояние надо углубиться в Саянские горы и сколько дней может занять этот путь. В измотанном, полусонном мозгу путались мысли, рваные фразы никак не хотели задерживаться в сознании.

Россохатский на минуту совладел с дремотой и подумал, что уходить придется, пожалуй, верст на двести, а то и на все двести пятьдесят. И потратишь на это десять суток, может, и двадцать, и тридцать. Еще хорошо, если сыщутся тропы, а вот коли их нет, так бросишь и Зефира, и многое из дорожного имущества, и даже шашку! Да, да! Каждый фунт груза в таком пути рискует обернуться ссадинами и ушибами, и перебоем сердца, и, бог знает, чем еще.

Он ехал по тесной и неровной тропе, и медленное движение, и покачивание в седле, и стук копыт, приглушенный густой жесткой травой, совсем истачивали его волю, отлучали от всего, что вокруг.

Вовсе потеряв силы, он остановил коня, сполз на землю — и тотчас потерял память, точно умер. И все-таки где-то в глубине сознания жили тревога, или страх, или ужас, и пылали пожары с черными прожилками дыма и праха.

Внезапно он услышал звук горна, увидел штаб-трубача 1-го полка, младшего урядника Гришу (фамилия в бесчувствии забылась, и он никак не мог ее вспомнить). Гриша трубил «Вызов коноводов», и Россохатский, трудно шевеля губами, вторил его сигналу подобием слов:

— Коноводы, поскорей подавайте лошадей,
Подавайте лошадей, подавайте лошадей…

Но тут же штаб-трубач почему-то заиграл «Галоп», команду подхватили горнисты сотен, и кони полка, услышав боевую медь, захрапели, затанцевали под шенкелями, осыпая ядовитой пылью широкую селенгинскую падь.

В какие-то секунды забытья Россохатский понимал — это дремота, неправда, сон, но потом опять весь сжимался от ощущения близкой и ужасающей опасности.

Но тут у него над ухом раздалось конское ржанье, Андрей с трудом открыл глаза и увидел прямо перед собой унылую морду Зефира. Жеребец стоял возле хозяина, широко расставив ноги, пытался захватить губами траву, но почему-то всякий раз отказывался от своей затеи.

Проснувшись окончательно, Россохатский быстро огляделся — это уже, кажется, входило в привычку — и облегченно вздохнул. Однако у него внезапно появилось чувство: что-то упущено, что-то он позабыл исполнить, и это вызывало тревогу.

Андрей скользнул взглядом по Зефиру и, вздохнув, понял, в чем дело. Конь был зануздан и не расседлан, а такую оплошность, что бы ни случилось, не простит себе никакой казак. Именно потому, что лошади мешали удила, она не могла пастись.

Россохатский подозвал жеребца, отвязал притороченный к седлу карабин (он подобрал его однажды, после сшибки с красными и захватил вместе с подсумками, на всякий случай), затем снял седло и узду. Повесив чепрак и потник на сук, отпустил Зефира искать ручей. Андрею тоже хотелось пить. — и он поспешно направился вслед за конем.

Вода нашлась близко. С гольцов Восточного Саяна, кипя и болтая без умолку, сбегает множество речек и ручьев; вода в них до того холодна, что ломит зубы, когда пьешь, и густо набрасывает прохладу на прибрежные кусты и лощинки. Один из таких ручьев оказался рядом.

Зефир стоял на бережке, и с его губ падали в быструю струю тяжелые, как ртуть, блестящие капли.

Утолив жажду, конь тотчас стал щипать траву и, передвигаясь мелкими шагами, скрылся за деревьями.

Андрей напился из пригоршней, сполоснул лицо и руки и пошел к коню.

Зефир стоял, помахивая головой, возле вороной кобылки. Вернее, кобылка терлась подле серого, в яблоках, жеребца, а он косил на нее бешено-ласковым взглядом и пытался занести над вороной передние, в белых чулках ноги.

Россохатский хотел поймать кобылку, чтоб освободить от седла и дать возможность попастись, но лошадь испуганно прядала ушами и отбегала в сторону. Наконец удалось схватить вороную за повод и снять седло и узду.

Вскоре Зефир и кобылка мирно паслись рядом.