Камень погибели

– Хорошо, – отвечал Загорский, – хорошо. Ты убедил меня. Пусть сделают мой гороскоп. Я согласен стать бодхисаттвой.

Карлик посмотрел на него с укоризной, но ничего не сказал и побежал к настоятелю…

* * *

На следующее утро Нестор Васильевич, Ганцзалин и Цзяньян-гоче покидали монастырь. Провожать их вышел не только настоятель, но, кажется, вся наличная братия – несколько сотен человек. Все они топтались во дворе, засыпанном белыми камнями.

– Так что говорит мой гороскоп – какой именно будда или бодхисаттва во мне воплотился? – спросил Загорский на прощание.

– Вам это знать необязательно, – отвечал настоятель с улыбкой. – Вы ведь все равно не верите гороскопам.

Нестор Васильевич хотел было что-то возразить, но перехватил предупреждающий взгляд брата Цзяньяна и промолчал.

Они оседлали своих коней, взяли любезно подаренные монахами кожаные мешки с запасами цзампы и кирпичного чая и, понукая своих тибетских лошадок, выехали за ворота.

Глава тринадцатая. Конец бодхисаттвы

Если и был рай на земле, то он, конечно, располагался в долине, где стояла тибетская столица Лхаса. После суровых высокогорных перевалов летнее изобильное цветение ее казалось почти нестерпимым. Чудилось, что даже горы, все время возвышавшиеся перед глазами, стушевались и потеснились перед этой красотой, раздвинулись в стороны, чтобы дать возможность путнику разглядеть сердце Тибета во всей его неотразимой прелести.

Желто-зеленое великолепие здешних полей, лугов и рощ оживлялось рекой Кичу́. Состоящая из серебряных рукавов, она затейливо петляла по долине. Уже за несколько километров перед Лхасой дорога оказалась заполнена паломниками. Сотни и тысячи их тяжело брели мимо огромных изображений будд и бодхисаттв, высеченных прямо в скалах. Одни богомольцы просто шли, другие непрерывно простирались – именно так, как показывал брат Цзяньян: сделают шаг, упадут на землю, вытянув руки, потом поднимутся, дойдут до того места, где были их ладони, снова упадут на землю, снова встанут, снова несколько шагов – и опять падают.

– Я остаюсь при своем мнении: это не самый быстрый способ добраться до Поталы, – сказал Загорский.

– Они не за скоростью гонятся, а за заслугами, которые дадут им благое перерождение, – отвечал Цзяньян-гоче. – У людей есть цель, и они этой цели следуют.

У большинства из этих людей, однако, цели были самые простые и человеческие – исцелиться от болезней и избавиться от нужды. Крестьяне, пастухи, торговцы, ремесленники текли к резиденции Далай-ламы – дворцу Потала – ручейками, которые сливались в реки и озера. Уже на входе в город сновали торговцы, предлагавшие путникам чай и цзампу, лекарства от всех болезней и чудесные амулеты, а также молитвенные барабаны, один поворот которого равнялся десяти тысячам восклицаний: «Ом мани падме хум!».

Сияющие великолепием здания Поталы с их золотыми крышами входили в резкий контраст с тем, что творилось на улицах города. Вдоль дорог сидели и бродили нищие: некоторые из них были калеками, другие просто худы и грязны до ужаса. Одни поднимали руки к небесам, другие простирали их к проходящим мимо паломникам, требуя свою долю на этом празднике жизни. Среди обычных нищих встречались и закованные в цепи, которыми они гремели и скрежетали, внося в происходящее дополнительный хаос.

– А это кто? – спросил Ганцзалин. – Святые отшельники? Или это у них шахсе́й-вахсе́й такой?

– Никакого шахсей-вахсея у нас нет, – сурово отвечал брат Цзяньян, – здесь тебе не Сиань. Это просто преступники. Содержать их особенно не на что, вот они и ходят по улицам, побираются именем всемилостивого Будды.

Но высшую касту попрошаек, которым никто не отказывал, составляли, разумеется, монахи. В руках у них были чаши для подаяния, и почти все, кто попадался на их пути, хоть что-нибудь да бросали в эти чаши.

– Хорошая у вас религия, – сказал Ганцзалин ядовито. – Не дашь денег – никакого тебе благого перерождения, в следующей жизнь переродишься клопом каким-нибудь. Или вошью.

Карлик никак не отреагировал на это кощунственное замечание, сделав вид, что просто не слышал его. Вообще, чем ближе они подходили к Потале, тем озабоченнее он становился.

Проезжая по улицам, приходилось не только проталкиваться через толпу людей, но и уклоняться от навьюченных мулов, между которыми время от времени с трудом пробирался гонец на чистокровном жеребце. В руке он часто держал жезл, украшенный лентами, священные письмена на них во время езды развевались от ветра.

Вдоль улиц стояли лавки, многие товары были разложены прямо на земле. Здесь продавались всевозможные изделия местных мастеров и товары, доставлявшиеся из Китая, Индии, Непала и Бирмы. Шапки и чубы, халаты и рубахи, необработанные звериные шкуры, конская сбруя, ритуальные принадлежности, украшения из серебра и золота, холодное оружие самых разных видов, и даже неведомые западные изделия, которые неизвестно зачем и придуманы-то были.

Среди обычной местной мелочевки Загорский неожиданно углядел фотоаппарат.