Камень заклятия

Уже потеряв надежду, наткнулся на вещмешок, я искал багаж возле самой реки, хотя он оказался подальше. Какой круг чертить, я не знал, но на всякий случай обвел и пожитки. После чего развел костер, экономный — набранных дров было явно маловато. Но выходить из круга я уже не решился, а присел на ящик, и тут мне зажгло ногу, и я почувствовал, именно почувствовал, испытывая ужас, нечто приближающееся. Несмотря на оцепенение, я заставил себя подняться, бросить в костер стружки и сверху тальниковое дерево. И снова опустился на ящик. Костер на мгновение как бы затух и тут же вспыхнул ярким пламенем. Теперь я представлял, каково приходилось бурсаку Хоме в церкви — я чувствовал, Оно рядом. Или начертанный круг, или «Отче наш» — единственная молитва, которую я знаю, но что-то мешало Оно приблизиться ко мне. И Оно злилось — ветра не было, но пламя костра вдруг прижималось к земле, готовое погаснуть. Я глядел под ноги, испытывая желание хоть краешком глаза увидеть находящееся рядом нечто. Но я не повторил ошибку Хомы.

Костер все же погас, но я не делал попытки снова разжечь его, я боялся пошевелиться. Холодное объятие тумана напоминало прикосновение возле подполья, от которого осталась полоска, — я по-прежнему чувствовал жжение. Вот это меня и пугало. Мне в голову пришла мысль, не разрушится ли, благодаря отметине, невидимая преграда между мной и Оно? И старался остудить, ослабить жжение, прикладывая к ноге холодную гальку.

Оно отступило, как только начало светать, я это сразу почувствовал — меня покинул ужас, все это время сковывавший тело. Я подождал, пока полностью отступит темнота, и разжег костер. Затем достал из рюкзака котелок, принес воды и повесил котелок на таган — приспособил его из недогоревшей тальничины.

Пока не спеша пил кофе с пирожками, что мне на дорогу испекла Глафира Семеновна, туман начал быстро рассеиваться, вскоре от него остались лишь бегущие по реке белесые барашки. Я сполоснул кружку, вылил остатки кипятка, взвалил на плечи скарб и, поднявшись по косогору, наткнулся на скамью. И сразу вспомнил, напротив стоял дом Поливановых, второй, если считать с края деревни. Они одни соорудили скамью не возле дома, как у всех, а через дорогу — видно всю реку, берег, а не только гору на той стороне. А вот бабка Хорошева поступила иначе, попросила сына поднять скамью повыше, и тот соорудил над завалинкой нечто напоминающее трибуну — несколько дощатых ступенек вели на площадку, где стояли удобные сиденья на две персоны. Для безопасности огородил «трибуну» перилами. Ребятня, проходя мимо восседающей бабки, приветственно махали, кричали: «Ура! Да здравствует Первое мая! Привет работникам сельского хозяйства! Повышайте удои и поголовье скота…» и прочую ерунду. Орал и я. Улыбаясь, я глянул на деревню, и улыбка тотчас сошла с лица… Подобное я уже видел в фильмах, где показывали разрушенные фашистами села. Если часть домов деревенские разобрали и увезли, то оставшиеся сожгли туристы-вандалы. Людей обуяла какая-то страсть к разрушению. Не тронули только туалеты, они возвышались по всей деревне. Это было одновременно и страшно, и смешно. Возможно, сортир — это и есть памятник человечеству.

Я обогнул деревню, спрятал пожитки в зарослях кустарника и, прихватив с собой винтовку, пошел искать место для лагеря. Его надо было подобрать на таком расстоянии от деревни, чтоб до нее не долетал запах костра, а, главное, не могли обнаружить люди Кукарева.

Мне повезло, совершенно случайно я набрел на полуземлянку в отличном состоянии, сооруженную совсем недавно. В окрестностях Жердяевки обычно белковали, имелся соболь, скорей всего, кто-то из охотников и соорудил жилье. Землянка пряталась посреди густого сосняка, и то, что я ее обнаружил, было большой удачей. Вдоль боковых стен широкие лавки, у торцевой — небольшой столик, к стене прибита полка. Печки не было, хотя отверстие для трубы имелось, тщательно прикрытое толем. Я принес в землянку рюкзаки и отправился в деревню, но сначала зашел на кладбище.

Выцветшие до белизны венки, покосившиеся кресты, заросшие травой могилы, полустертые временем знакомые фамилии: Поливановы, Балаевы, Махонины, Никифоровы… Но, несмотря на запустение, не было ужаса, как при взгляде на деревню — тишина и покой. Несколько могил, в том числе и моих дедов, прадедов, бабок и прабабок, были ухожены.

Если бы лежащие здесь несколько поколений жителей Жердяевки знали, что осталось от их деревни, они бы перевернулись в гробу.

Большинство деревень, в том числе и Жердяевка, начали появляться на берегу Лены, начиная с 1743 года, как станки — станции Иркутско-Якутского тракта. Каждая станция представляла собой населенный пункт из группы домов и юрт с хозяйственными постройками.

Вначале содержание почтовых станций и провоз возложили на якутов, также их обязали следить за трактом — это была тяжелейшая работа, в наше-то время с такой могучей техникой дороги по-прежнему являются российской бедой, как и дураки.