Камень заклятия

В интернате мы с Яшкой жили в одной комнате, держался он на особицу, а каждую субботу, даже в мороз, пешком или на лыжах уходил в Жердяевку и возвращался в воскресенье поздно вечером. Но на второй год Яшка стал более общителен, и между нами установились дружеские отношения. А когда наша семья переехала в Красное, он стал приходить к нам и, может, впервые увидел, как живут, общаются с родителями другие дети. Не знаю, что послужило причиной, но после восьмого класса Яшка не вернулся домой, а уехал к дяде в Иркутск. По слухам, дядя написал Никифорову письмо, чтоб тот не собирался возвращать сына, иначе он привлечет его за насильное вовлечение в секту несовершеннолетних. Так это было или нет, но Яшку я встретил лишь два года назад в городе. Он стал точной копией отца, только одежда была другая — джинсы, футболка. Мы пожали руки, похлопали друг друга по плечу и зашли в кафе выпить пива и поговорить.

Сначала расспросили, кто чем занимается. Оказывается, он учился на философском, но бросил:

— Философы за целое тысячелетие ни на шаг не приблизились к пониманию смысла жизни и предначертания человека. Так зачем зря воду толочь? Ушел с третьего курса, сразу загребли в армию. После службы пошел в милицию, но уволился. Не хочется подчиняться всякому козлу. Окончил курсы компьютерщиков, сейчас вкалываю в одной фирме, но, наверное, уйду — надоело.

Спросил, чем занимаюсь я, и тут же вынес вердикт:

— Хреновая работа, надо иметь гибкий позвоночник.

И я в очередной раз подивился разнице мнений, одни, узнав, что я журналист, завидовали, проникались уважением, другие реагировали, как Никифоров, третьи оставались равнодушными…

Вспомнили общих знакомых и разговор по сути иссяк. Некоторое время мы молча пили пиво, и вдруг Никифоров спросил:

— Что, сдохла ваша влксэмка? Знаешь, как я в детстве завидовал пионерам, комсомольцам, вашей свободе… Якобы свободе. А теперь понял, все эти партии, союзы, секты — оковы, не дающие личности свободно развиваться. Свобода — вот чего нам всем не хватает.

— По-моему, ее наоборот слишком много.

Никифоров усмехнулся:

— Это видимость. Ну разрешили болтать языком — все говорят, но никто никого не слушает. Что еще? Можно свободно писать и трепаться о сексе, смотреть порнографию. Да у кого есть бабки, появилась возможность смотаться за границу. А так все по-прежнему, как сидели по кабинетам сытые хари, так и сидят. Конечно, прибавились новые, но для меня они все на одно лицо. Вот когда эти начальнички исчезнут, тогда и будет свобода, а теперь, — Никифоров соединил пальцы рук, — вот так обхватили шею и не вырваться.

— Ты путаешь свободу с анархией.

— Может быть. Тогда я анархист. Душе воли хочется. У ребенка больше свободы, чем у взрослого, у нормального ребенка в нормальной семье. А у меня, сам знаешь, какое было детство, играть с ребятами не пускали… и не хватает пионерства, красного галстука, горна. Может, я внушил себе это, но как душа была в детстве под замком, так там и сидит, хоть дверь открыта. Боится выйти, как старый лев из клетки. Надоело все. И не убежать на Дон к казакам, к Пугачеву или в Сибирь к Ермаку. Остается — или удариться в пьянку, или удавиться.

Я хотел добавить «или в монахи» (монашество — тоже свобода от общества, такая анархия наоборот), но промолчал, не стал его перебивать.

— Кажется, все есть: здоровье, сила, умом бог не обидел, с девчонками нет проблем — а словно чужой в этом мире, нигде: ни в школе, ни в институте — я не был своим, всегда разделяла невидимая стена. Возможно, я сам возвел ее, потому что хотел быть свободным. Свобода дается нелегко и не всем, а избранным…

Мы простились тогда, не договорившись о новой встрече.

Дальше дома Никифоровых я не пошел, не потому, что боялся встречи с мистической охраной сундука — надо было найти удобное место для наблюдения за людьми Кукарева.

Это оказалось непростым делом, местность ровная, без заметных возвышенностей, к тому же деревню опоясали кустарники. И я направился к стоящим поодаль от деревни трем вековым соснам. Одна из них считалась у якутов священной, до сих пор на ней виднелись привязанные к веткам разноцветные ленточки. Разноцветность проглядывалась лишь вблизи, солнце и дожди всему стараются придать белесый оттенок смерти. Я снял шейный платок, привязал к ветке священного дерева и попросил духа местности помочь мне в противостоянии с бандитами.

Стояли сосны на открытом пространстве, зато хорошо было видно всю деревню. За соснами начиналась низина, поросшая кустарником, и можно было незаметно подойти и отступить.

Теперь надлежало проверить винтовку, я вогнал в ствол патрон и, глядя в прицел, выбрал цель посреди Жердяевки — почтовый ящик Никифоровых. Тщательно прицелился и выстрелил. Сергеев был прав — винтовка пристрелена, пуля вошла точно в середину.

И когда искал наблюдательный пункт, и когда стрелял, проверяя винтовку, я выполнял лишь правила игры, так как ни в кого стрелять не собирался… Хотя знал, независимо от того, буду я стрелять или не буду, меня уберут. Но только при одном условии — если найдут сундук.