Каменное братство

Таблетка подействовала быстрее, чем моя растрепанная перепуганная спасательница сумела найти в интернете, по какому телефону здесь вызывают скорую помощь, и мне удалось уговорить ее подождать до утра. Зато утром она уже знала и как вызывать такси, и как добраться до «стоматолошки». При наших деньжищах это ничего не стоило.

Таксист, узнав, что мы из России, пришел в восторг: «О, Россия! Супер! Путин!» И тут же на смеси русских, английских и македонских слов принялся сокрушаться, что албанцы наглеют, недавно убили четырех рыбаков, а власти боятся их трогать, косовский отряд захватил целую деревню, а когда ее окружили, натовцы их вывезли на автобусах да еще заставили подписать перемирие в их пользу…

– Мы везде видели их минареты, – подпевала ему мамаша раскаявшегося скинхеда. – Торчат, как ракеты.

Да, да, межконтинентальные, обрадовался панславист, они еще запустят их на Европу!

В общем, и здесь надежда одна – Россия. Хорошо мы, видно, прогремели, если до сих пор разносится эхо. Но меня больше волновало, как бы нечаянно не стиснуть зубы.

Стоматолошка укрывалась в длиннющем супермаркете меж лифчиков и туфелек. Ждать пришлось совсем недолго, но из медицинского журнала на низеньком стеклянном столике мы успели узнать, что кесарево сечение по-македонски – царский рез. А рядом с кассовым аппаратом стояла табличка «плакаjте».

И еще мимо стеклянной двери по просторам супермаркета понуро прошагал я сам. Мне редко приходилось видеть себя в профиль, да еще и во время ходьбы, и, тем не менее, не узнать меня было невозможно. Но я был в таком напряжении из-за ночной нечеловеческой боли – сейчас вернется, сейчас вернется… – что встреча не произвела на меня особо сильного впечатления, мне и мерзкий писк сверла слышался райской музыкой, а сверлильщик в полумаске виделся светлым ангелом. Когда спасительное истязание закончилось, он через пень-колоду объяснил мне по-английски (мнимая славянская полупонятность только сбивает с толку), что под зубом образовался гнойный мешок, но он его вычистил, однако, если снова заболит, нужно немедленно спешить к нему, я уже и так был в двух шагах, еще бы сутки…

Мне это не понравилось. Недостойно строителя Тадж-Махала загнуться от гнойного мешка. Вот если Подземные Дервиши, оберегая свою тайну, отсекут мне голову ударом ятагана и закопают в своих таинственных бескрайних подземельях – это будет стильно! Прямо зачесалось поскорее с ними свидеться, пока не приключился какой-нибудь новый конфуз.

* * *

И все-таки вынырнуть из боли и тревоги не так уж плохо.

Столица Македонии город как город, только крепость за рекой – Скопско Кале – отзывается поэзией. Вообще-то для меня это убожество – «человек как человек», «город как город», – но в своем размягчении я поглядываю на тутошние дома как дома довольно снисходительно.

Вывески иной раз и понятны: очна оптика, модный крояч, ковач-оштрач – ничего особенного: кует и острит.

Но вот что машка фризер это мужской парикмахер, никогда бы не додумался. Или извршител – извращитель чего?

Хлеб – леб, понятно. Но почему тушеное месиво из белой фасоли называется тавче-гравче, одному богу ведомо. Из-за примеси латинских букв jована невольно читается как ёбаха. Латинский шрифт на зеленой футболке, обтягивающей пампушистую грудь, уже кажется родным: LOVE–76 (люблю семьдесят шестерых, машинально перевожу я). Зато через блюдо «шпагети» я обнаруживаю связь между спагетти и шпагой.

Групация, тутунска банка – наверно, табачный банк, раз по-украински табак тютюн. Но в самый обидный тупик ставят серьезные плакаты, в которых каждое слово почти что понятно: за добро варенье и подобар метаболизам.

В домашней жизни все проще. Вход – влез, выход – излез, двери – врата, толкай – туркай, фрукты – овочи, чеснок – лук, яблоко – яболко, груша – крушка, бутылка – шише, так отвечает жена, когда муж просит на бутылку. Ложка – лажица, было бы забавно, если бы тысячу лет назад я не спрашивал у Ирки в Новгороде, почему ложка называется лжица. И она ответила с невыразимой нежностью: это ложица…

И сразу подступили слезы. Когда же это кончится?..

Нет-нет, пусть подступают, не будет слез – не будет ни жизни, ни любви. И все-таки жизнь не должна состоять из одних слез.

Или должна?

Шоколадный поп-корн зовется просто и выразительно – чоколадни пуканки, печенье-колачинья явно дружит с калачом, а наше печенье с их жареным мясом. Спина-назад понятно с чем, и палец-прст тоже – с перстом. А вот омилена-любимая никак не тянет на Ирку, разве что на Виолу – она и правда ужасно милая.