Каменное сердце

— Если вы приедете в Лондон, я познакомлю вас с одним врачом, хорошим человеком и толковым медиком. Возможно, он сумеет помочь Дэвиду, — сказал я наконец.

— Он сумеет вновь поставить моего сына на ноги? — с пылом спросил хозяин дома.

— Этого я обещать не могу.

— Я не заслуживаю исцеления! — еще более пылко вскричал Дэвид.

Тогда я проговорил, для того лишь, чтобы утешить несчастного:

— Предоставим решать это Богу.

Через час мы с Бараком наконец-то выехали из Хойлендского приорства, чтобы впредь уже никогда более туда не возвращаться, и свернули на лондонскую дорогу. Перед отъездом я сделал еще кое-что: вошел в комнату Эммы и взял маленький крестик, до сих пор остававшийся в шкафчике возле постели.

— Теперь домой! — провозгласил Джек. — Наконец-то домой! Тамазин уже заждалась! Как раз поспеем к родам!

Посмотрев на него, я невольно отметил, что он вновь постройнел: приобретенный в Лондоне животик исчез. Проследив направление моего взгляда, клерк бодро воскликнул:

— Ничего, скоро все нагоню! Отдых и хорошее пиво сделают свое дело! Вперед!

Однако без задержек не обошлось. Мы миновали поворот на Рольфсвуд и некоторое время скакали по зажатой с обеих сторон крутыми откосами дороге на Сассекс. Но в паре миль за развилкой путь нам преградили трое солдат. Они сообщили, что находящийся чуть дальше мост рухнул и его сейчас чинят. Дело шло к вечеру, и солдаты посоветовали нам найти себе место для ночлега.

Мой помощник рассердился:

— Неужели там совсем никак нельзя проехать? Нас всего двое, а моя жена в Лондоне вот-вот родит!

— До завершения ремонта путь закрыт, — стояли на своем военные.

За мостом скопилась целая очередь направляющихся в Портсмут солдат и возчиков. Барак уже собрался было пуститься в препирательства, но я остановил его:

— Вот что, Джек, не зря говорится, что нет худа без добра. А давай-ка воспользуемся моментом и съездим в Рольфсвуд.

Мой спутник отвернулся от смотревшего на него солдата и пробормотал:

— Ладно.

Барак все-таки не выдержал и разразился потоком ругательств, но только когда уже оказался достаточно далеко, чтобы охранявшие дорогу к мосту люди не могли его услышать.

В Рольфсвуде, как и в прошлый мой визит, царили мир и покой. Стоял прекрасный летний вечер.

Когда мы проехали мимо дома Батресса, Барак спросил у меня:

— А что вы намереваетесь сделать с этим пройдохой?

— То же самое, что и с Приддисом… то есть ничего. Если я устрою разбирательство насчет того, как они с Приддисом подделывали подпись Эллен на купчей, история с изнасилованием неизбежно всплывет на поверхность. А я не думаю, что в нынешней ситуации это кому-нибудь нужно.

— Ну, во всяком случае, крылышки вы Ричу точно подрезали.

— Слегка. И пусть уж лучше мать Уэста считает, что сын ее погиб как герой.

— Интересно, что покажет дознание в отношении смерти бедного мастера Феттиплейса?

— «Убийство, совершенное неизвестными лицами» — полагаю, таков будет вердикт. И пусть все останется именно так.

Мы подъехали к гостинице, нашли место для ночлега и поужинали, после чего я оставил помощника отдыхать, а сам отправился нанести один визит.

Возле жилища священника царил привычный беспорядок. На корявой вишне вовсю зрели плоды. Дверь на мой стук открыл сам преподобный Джон Секфорд. На сей раз он казался трезвым, хотя грудь его стихаря украшало оставленное пивом пятно. Он пригласил меня в дом, и там я рассказал ему все, что узнал об Уэсте и Эллен, Дэвиде и Эмме, а также поведал о том, как на моих глазах затонула «Мэри Роуз».

Когда я закончил говорить, снаружи уже стемнело. Хозяин зажег свечи в гостиной и настоял на том, чтобы мы выпили пива: на одну мою кружку пришлось три его. Дослушав меня до конца, Секфорд склонил голову на грудь и некоторое время молчал, шевеля пухлыми ладонями на коленях. Наконец священник посмотрел на меня:

— Этот король трижды воевал с Францией и проиграл все три войны. И каждую очередную баталию он затевал ради собственной славы. Знаете, у церковников существует такое понятие, как «bella iusta»[30]. О ней писали Фома Аквинский, а до него Блаженный Августин и Евсевий Кесарийский. Война, которая соответствует определенным критериям, морально допустима. В частности, Фома Аквинский утверждал, что «справедливую войну» может развязать законный правитель ради общего блага и только в том случае, если преследуется справедливое намерение, а объявление войны имеет справедливую причину. Однако Генрих ни разу не выполнял эти условия, хотя и называет себя наместником Бога на земле. — Отец Джон нетвердой рукой поднес кружку к губам, и голос его вспыхнул гневом. — Вся вина лежит на нем… Гибель этих людей на «Мэри Роуз», смерть солдат, женщин и детей во Франции полностью на совести нашего монарха. Равно как и гибель Филиппа Уэста, да простятся ему все его грехи!

— Я все время вижу лицо своего друга Ликона, лица всех остальных солдат… Я вижу, как они падают в воду. Эта страшная картина снова и снова предстает моему взору… — признался я и сухо улыбнулся. — Одна достойная женщина, которой я в высшей степени восхищаюсь, советует мне искать утешение в молитве.