Каменные скрижали

Свет и тени пробегали по их лицам, машина мчалась под стволами старых деревьев.

— Слушай, Михай, а кем ты хочешь быть?

— Я? — мальчик широко раскрыл глаза. — Я хочу быть настоящим венгром. Таким, как вы.

Сквозь полотно рубашки Иштван почувствовал теплую, маленькую руку, которую мальчик положил на его плечо.

— Потому что я тебя очень, очень люблю.

— За мороженое всякий полюбит, — сказал Тереи, останавливая машину на Коннахт-Плейс. — Ну, вылезай. Но Михай продолжал сидеть, глядя на советника.

— Иди один. Я подожду. Чтобы ты знал, что я не за мороженое.

— Потом пожалеешь.

— Конечно… Но если захочешь, можешь принести маленькую порцию в вафельном стаканчике, — Михай понемногу отступал от своего решения.

— Вылезай. Не морочь мне голову, — советник делал вид, что теряет терпение. — Ведь ты же знаешь, что и я тебя очень люблю и не мог бы есть мороженое, помня, что ты ждешь в машине…

— Ох, дядя Пишта, — с облегчением вздохнул мальчик, обнимая его за шею.

Иштван чувствовал каждую клеточку его тела, беспокойный стук сердца.

Сухими губами он поцеловал малыша, испытывая угрызения совести оттого, что уже вторую неделю не отвечает на письма сыновей. Держа Михая за руку, Тереи направился к арке. За ними шел худой мальчик, с повязкой на бедрах, он играл на флейте простенькую, жалобную мелодию. Их обогнала обезьянка, одетая в шотландскую клетчатую юбочку, кафтан и берет, она преградила им путь, стуча в бубен и хлопая выпуклыми, по-человечески голодными глазами.

VIII

Редкие налитые капли, падая с деревьев, прочерчивали радужные царапинки в промытом дождем воздухе, чуть ли не зеленоватом от света, ломящегося сквозь разлапистую листву. Тибетка, пристроившаяся с торговлей на тротуаре, испытующе оглядев небо, откинула желтое пластиковое полотнище, которым были прикрыты миски со старинными, истертыми за века обращения монетами круглыми, восьмиугольными, продырявленными под нанизывание на ремешок, клыкастые маски демонов, зеленые от патины бронзовые фигурки, старинные ножи, коробки, полные дешевых камешков, вразнобой шлифованных под четки, окатыши бирюзы, нефритовые шарики и кипящие золотыми искорками кругляши тигрового глаза. Плоское, без возраста, лицо, множество тугих косичек, серебряные ковчежцы в ожерелье — тибетка выплеснула полную света дождевую воду из глубоких складок пластикового покрова и, присев на корточки, возя по земле пышными голубыми и охровыми юбками, принялась подравнивать ряды фигурок и жертвенных кадильниц.

Выйдя из душного офиса, где потолочный вентилятор взбалтывал табачный дым, Иштван с облегчением дышал запахами мокрой земли и свежих листьев. Цензура, а точнее говоря, Бюро экспертизы кинофильмов, как это здесь тактично именовалось, комиссия из одряхлевших, сонных, потерявших выправку чиновников, выдала ему разрешение на распространение нескольких венгерских краеведческих короткометражек и двух потешных народных сказок, распорядилась вырезать только кадры с девушками в гимнастических костюмах на стадионе, как слишком неприличные. Из фильмов выпотрашивали все до одного нецеремонные порывы обнимающихся пар, а поцелуи вызывали гневное ворчание… «Убрать, изъять! Это непристойно», — дышал чесноком Иштвану в ухо шеф комиссии, пригибаясь в темноте проекционного зала, прорезаемой мутным конусом света. Не помогли никакие объяснения, защелкали ножницы, и, как придавленная сколопендра, с сухим треском свернулись под монтажным столиком выдранные куски киноленты. И все-таки Иштван был доволен тем, что к девяти коробкам ему выдали трехметровые вставки с титрами «Разрешено к показу в Индии и Кашмире. Бюро экспертизы кинофильмов». А в папочку легло особое письменное разрешение, фотокопии которого нужно будет высылать вместе с коробками в отделения Общества индийско-венгерской дружбы. Народ куда охотнее шел на лекции, после которых в афишах был обещан кинофильм и веселая мультяшка. Велеречивые доклады под монотонное жужжанье вентиляторов, буравящих густой и липкий воздух, с первой фразы усыпляли развалившуюся в креслах местную знать. Но начинался фильм, и зал оживал, и никто не жаловался, даже если коробки путали и ленту показывали с середины, нестыковка комментария и действия вызывала громкие споры, каждый понимал происходящее на экране по-своему. Но даже это сближало с его страной, порождало какие-то сопоставления и образы, когда в газетах заходила речь о Венгерской республике.

Он шел по мокрым плитам тротуара, присыпанным цветочным и лиственным сором, который натрусило ливнем. Квадрат, укрытый пластиком, светлел теперь сухой красной глиной, скопище ломаных фигурок привлекало взгляд. Казалось, в этих мисках, коробках и жестянках кроются неведомые сокровища, а тибетка улыбалась щелочками глаз и манила обеими руками так, что туго заплетенные косички прыгали у нее по плечам.

— Дешево, очень дешево, сааб, — взывала она хриплым попугайским голосом. — Самые красивые камни, самые драгоценные, ожерелья, серьги, браслеты, кольца. Боги бронзовые, боги каменные, деревянные, глиняные.