Камни говорят

После длительной борьбы с неровностями рельефа и ошибочными представлениями о расстояниях я наконец-то достиг того возраста, когда мог в одиночестве путешествовать по окрестностям, и Господь дал мне достаточно ума, чтобы прокрадываться на хутора незамеченным. Я даже как-то сам съездил на коне к церкви. Старшие привязали мне ноги к лошади, и я сидел в седле в такой причудливой позе, что чуть не отбил мошонку, после чего несколько дней болел пах. На голове у меня была шляпа с довольно широкими полями, недавно купленная в торговом местечке. Шляпа была на веревочке, завязанной узлом под подбородком, чтобы ее не сдуло, потому что порой мы неслись на лошадях так быстро, что казалось, будто навстречу дует ветер, незаметный при неторопливой езде.

Подъехав к церкви, я витал в облаках и, зайдя внутрь, побрел в шляпе под хоры. Кто-то велел мне ее снять. Приказано было это отнюдь не дружелюбным тоном, и мне не нужно было повторять. Я схватился за узел и сорвал с головы эту чертову шляпу. Всем своим нутром я чувствовал, что совершил непростительную ошибку, и в течение проповеди смотрел в одну точку, словно никого не видя, в надежде, что меня тоже никто не замечает. Произошедшее вызвало возмущение прихожан. Ввалиться в церковь перед проповедью в шляпе было осквернением божественного святилища. Об этом на хуторах поговаривали: «Тот Бергюр с Хали вломился в церковь, словно придурок, со шляпчонкой на голове и прошел прямо до хоров». Шутники потом мне это долго припоминали. Мой дядя Бьёдн спел обо мне в кузнице в Брейдабольсстадюре следующие строки:

Он шляпу до входа на хоры несет,
Потом кровь из носа в мученьях пойдет…

Мне подумалось, что вход на хоры был богом церковных дверей. Но во мне уже зародилась любовь к истине, и я ответил Бьёдну с победным видом:

– Это совершеннейшая ложь! Шляпа не продержалась на голове до входа на хоры, я совершенно не мучался, и из моего носа вовсе не шла кровь!

Но моя победа оказалась незначительной – Бьёдн распевал эти строчки со все бо́льшим и бо́льшим удовольствием.

Я убедился, что слух об этом конфузном случае разлетелся по всей округе, в результате чего надо мной насмехались на каждом хуторе. «Он шляпу до входа на хоры несет».

Многие месяцы после той поездки в церковь я смотрел в глаза кому бы то ни было, даже домочадцам с Хали, как пристыженный пес. Шляпу свою я возненавидел. Это стало моим самым крупным унижением в Сюдюрсвейте.

Однако я уже тогда уже пришел к пониманию, что местность, которая на тот момент насмехалась надо мной, не состоит из разрозненных частей. Стоя на пляже, я видел, что она едина на всем протяжении прямо до горной гряды Хестгерди на востоке. Раньше я это единство представлял только в уме, а в четырнадцать лет увидел его физически своими глазами. Мне не только было известно, как назывались хутора и районы в нашем округе. Я также знал или думал, что знал, какой между ними ландшафт и как относительно друг друга они расположены. Мне были известны имена практически всех жителей в окрестностях, и большинство этих имен и названий хуторов сопровождалось той или иной картинкой, причем эти образы с тех пор так и остались в моей памяти в неизменном виде. С именем Йоун ассоциировался человек, отправлявший в рот суп или кашу костяной ложкой. Его фигура была нечеткой, но вот ложка представлялась очень ясно: она и была основным элементом этой картины. Имя Сигридюр сопровождалось образом женских рук, прикручивавших ножку к прялке. Название хутора Мидбайр (в Рейниведлире) напоминало человека, повернувшегося ко мне лицом. На обеих щеках у него были кости пикши, лежавшие таким образом, что их узкие концы крепились петлями к скулам, а широкие болтались у нижних частей щек. И только кто-то произносил название хутора Мидбайр, этот человек слегка оттягивал от лица более широкие концы косточек, ослабляя хватку, после чего они мягко хлопали ему по щекам. Видение длилось ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы произнести слово «Мидбайр». Лицо человека представлялось смутным, и я не знаю, кто это был, а вот руки его были более четкими, петли же виднелись как в тумане, но зато кости пикши и их движения были крайне ясными – ведь это и был главный элемент всего образа.