Камни говорят

Множество синонимов, а также некоторые прилагательные и глаголы также сопровождались визуальными образами. Со словом «Господь» ассоциировались две картины, никогда не проявлявшиеся одновременно. Порой я видел со спины человека, сильно подергивающего плечами и делающего резкие повороты на несколько градусов и развороты, словно отряхивающийся конь. А иногда это был кто-то другой, медленно идущий по широкому пространству с косой через плечо, лезвие которoй одной стороной было направлено вниз, а другой – вверх, так что свет, отражающийся от косы, бил мне в глаза. Больше всего на этой картине выделялось лезвие, а особенно тот его край, который смотрел вверх. Я не мог найти никакого родства между косой и серпом смерти из Писания. И не имел понятия, кто эти люди. При слове «милосердие» мне представлялась правая рука мужчины с манжетой, виднеющейся из-под рукава куртки, причем указательным пальцем левой руки и основанием большого пальца правой руки человек безуспешно пытался вытащить манжету.

При слове «бешеный» появлялась овальная каменная гиря весов, висевшая сама по себе у меня перед лицом. А с прилагательным «сумасшедший» ассоциировалась голова живой овцы с закрученными рогами, бодавшая что-то правым рогом, может быть, перекладину решетки, причем голова ее немного склонялась вправо. Когда говорили, что кто-то взбешен и сошел с ума, сначала появлялась гиря, а потом сразу же – овечья голова. С мужским именем Ари также ассоциировалась овечья голова с сильно изогнутыми рогами, но в этом случае овца ничего не бодала, а стояла спокойно или, может быть, двигалась, причем я смотрел на ее морду в упор.

Глаголу «проклинать» сопутствовало представление о жестком кожаном мешке, наполненном чем-то – но не до верха, и движущемся – но не быстро. А с глаголом «ругаться» ассоциировалась мужская рука, давившая кусочки сала большим и указательным пальцами. При слове «приказывать» перед глазами появлялась маленькая лодка длиной не больше двух четвертей локтя. Лодочка стояла на киле, а чья-то ладонь два-три раза толкала верхнюю часть ахтерштевня[52], пока произносилось слово «приказывать».

Если кто-то говорил «смысл в том, что…», я видел человека, который сидел на кровати, наклонившись вперед и опершись локтями на колени. В каждой руке он горизонтально держал большим и указательным пальцами по медной пластинке. Пластинки были примерно четыре миллиметра в толщину и более двух дюймов в длину и ширину. Когда эта фраза говорилась, человек шесть раз резко бил друг о друга двумя краями пластинок. Они были похожи на медную пластинку из Хали. Главной деталью этой картины были пластинки и их движения.

Перечисление этих видений из моей юности и вплоть до тридцатилетнего возраста, если бы я их все упомнил, уместилось бы в книге средних размеров. Когда я стал постарше, многие из тех картин начали тускнеть, какие-то перестали ассоциироваться с теми или иными словами и забылись, а новые слова не сопровождались визуальными образами, как это бывало прежде – ведь с течением времени незнакомых слов оставалось все меньше. Однако и по сей день, когда я слышу слово, которое ранее не знал, перед глазами встают новые ассоциации. Подобные картины также сопровождали выученные мною иностранные слова, хотя это случалось реже, чем со словами исландскими.

Все эти образы появлялись сами собой, без каких-либо обдумываний, сразу же, как я слышал то или иное слово, с которым они ассоциировались. В большинстве случаев подобные картины были настолько четкими, как будто я их видел собственными глазами. Лишь несколько раз они представали передо мной словно в густом тумане. Мне тогда было так же неприятно, как и в тех случаях, когда я не мог запомнить нужное имя или слово. Редко я мог связать эти фигуры с чем-либо ранее увиденным или услышанным.

Когда в 1913–1918 годах я изучал поэзию скальдов, мне пришло в голову, что эти образы играли в моем сознании ту же роль, что и кеннинги[53] в духовном мире древних людей, когда использование этого приема было в самом расцвете, – в результате те или иные понятия должны были представляться слушателю более живыми. Когда кто-то говорил слово или фразу, либо же я сам произносил их вслух или про себя, я не только слышал звук и видел обозначаемый ими предмет в своем воображении, но перед моим внутренним зрением представали реальные сцены, порой примитивные, порой сложные. Это делало мой мир мысли более органичным, разнообразным и богатым. Похоже дело обстояло и у древних людей, которые, например, услышав кеннинг «Солнце Рейна»[54], не только видели в воображении золотой слиток, но и представляли себе солнце, сияющее на небе.

15