Камни поют

Но сейчас она не хочет выходить из нашей большой комнаты, не хочет дать нам заняться мужской работой, и я почти не люблю ее за это.

* * *

Вру, один раз не выдержал, кажется, на второй год его заключения, то есть это в девяносто шестом было, – но я нарочно не рассказывал и не записывал, поэтому так только, в голове звучит-стучит. Но не первым позвонил, потому не так за плохое считается – просто ответил на звонок, потому что знал, кто это, хотя номер был незнакомым.

– Так, Лешк, у меня времени мало, – начал он, и нужно было положить трубку, но я не сделал ничего подобного, хоть и промолчал. – Лешк, они мне тут разрешили гитару, представляешь, да? Прямо официально разрешили, я спрашивал, но только вот беда – никто не может мне ее прислать. Может, ты сможешь?

Голос не сразу вспомнился, звучал несколько долгих секунд отстраненно, чужеродно и слишком звонко.

– Мне вообще дал тут один человек, но у него, знаешь, совсем дрова, рассохшееся дерево, струны пора было поменять лет десять назад, но все-таки это его инструмент и нехорошо, если буду так часто просить, а тут ребята, знаешь, пристрастились – сыграй да сыграй. Я уже выучил несколько песен «Сектора Газа», знаешь такую группу? Приличного мало, честное слово, но тут всем нравится. И я учу.

Лешка, ты чего молчишь? Ну ладно, ладно, кроме «Сектора Газа» и другие песни играю, часто просят Высоцкого, Окуджаву, Визбора, мачта сосны и парус облаков, другое разное… После Окуджавы иногда плачут, знаешь, странно так выглядит – морды у всех обветренные, ух и страшные… Да и у меня. Знаешь, какая у меня морда сделалась? И пальцы распухли, даже и играть иногда не получается.

Тогда показываю им пальцы и говорю – вот, ребятушки, может быть, нам когда-то и выдадут хорошие рабочие рукавицы, а не вот эту вот жопу Дзержинского.

Когда выдадут?

А хрен его знает.

И еще играю иногда песни того грустного парня из Вологодской области, который еще с восьмого этажа прыгнул. Понимаю, понимаю, что нельзя петь, нельзя говорить. Но все-таки говорю.

Вообще-то правда нельзя об этом говорить, потому что в каждой хате найдется тот, кто донесет. Всегда найдется тот, кто предаст.

Так что, Лешк? Самую простенькую, можешь не покупать даже, а спросить кого из наших – вдруг валяется, рассыхается только зря? Меня бы выручил. Очень. Адрес я тебе сейчас продиктую, мне посылок-то не сколько угодно можно получать, надо, чтобы на гитару весу достаточно осталось. Но пока что есть.

Лешк?

Не выговариваю, кашляю, будто только хочу сказать господи, ну конечно. Конечно – но он понимает и так.

Спасибо, Лешк, я…

И оборвалась связь, темно стало, тихо, но через несколько минут другой голос, хрипловатый и чужой, продиктовал: ИК такая-то, записал сразу на бумажке, а уже через час звонил в «Музторг» в Москве, выбирал гитару. И только мимолетно вспыхнуло в голове: я ведь не знал, где именно колония находится, не знал целый год, а теперь можно будет думать про это место, искать на карте.

Я покупаю ему дредноут С-2 Самарской фабрики музыкальных инструментов, остальные только под заказ были, а у этой звук мне понравился, ровный и чистый, хотя я и не очень понимаю. Много за нее попросили, конечно, а потом Маша скажет аккуратно, хотя никогда не говорила, – и нормально тебе было месячную зарплату отдать? За что, за гитару, на которой будут для зэков играть? Ну если называть вещи своими именами. Хотя, конечно, теперь у меня иногда в месяц не было и этого, все на ней. Можно было и что-то подешевле посмотреть, побюджетнее. А то и вовсе свою старую прислать, вон она в чехле уже несколько лет стоит.

А я не мог ее прислать, потому что он помнит – ведь здесь играл когда, сказал, что расстраивается все время, не годится никуда. Потому как пришлю? Надо хорошее.

Так вот, считались ли слова, произнесенные внутри, очень далеко, – господи, ну конечно, конечно, – если просили не разговаривать? Думаю, что нет, потому что какой же разговор? Обернули на почте в пленку с пупырышками, потом в коробку, написали адрес, только все равно переживал.

И гитара вернулась – видимо, все-таки не разрешили.

Стояла-стояла рядом с моей старой, а Маша вдруг начала – верни в магазин, она же новенькая, можно вернуть. Но я медлил, пропустил все сроки. Так и застыла – в коробке, с надписанным адресом, с какими-то техническими отметками почты, нарочно рассматривать не стал, страшась увидеть Адресат выбыл или что-то такое, чего все боятся.

– Никогда не понимала, – сказала Маша, – какую вы прелесть во всех этих песенках под гитару находите, все эти барды в свитерах, бородатые, нечесаные… Да еще голоса – как ты не слышишь, какие у них голоса? Как у козлов, честное слово. Я никогда не говорила, думала, что и сам заметишь.