Камни поют

Доводим до Вашего сведения, что за отказ явиться в суд, равно как и за дачу ложных показаний, Вы можете быть привлечены к ответственности, в том числе и уголовной

С уважением

Да, такое лежало, кажется, лежало давно. И я забыл про пятна крови на столешнице, забыл надолго, хотя стоило бы –

– Маш, что это такое? Почему здесь? Это что – нам? Вот сейчас?

Она не склоняется, чтобы прочитать, – значит, видела.

– Утром принесли.

– Кто принес, почтальон? Неужели теперь разносят, как простые телеграммы?

– Нет, спросили, кем тебе прихожусь. Сказала, что женой. Попросили паспорт. Расписалась за тебя.

У Маши глаза – затуманенные, отчаянные.

– Не могла отказаться. Слушай, не езди, а? Возьми больничный. Совершенно не надо на это смотреть…

На что – на это?

– Ну ты понимаешь. Человека допрашивают с помощью Читателя. А что такое Читатель – никто толком не знает, говорят только, что это ужасно мучительно, что… А он же – ну я понимаю, кем тебе был этот человек, не отцом, конечно, но близко. Вообще думаю – разве имеют право заставлять смотреть? Дело просто в том, что вы никто друг другу официально. Было бы лучше, если бы он тебя усыновил.

Да. Наверное.

Качаю головой, стряхиваю, иду в спальню, где надеваю новые брюки, свежую рубашку, – Лис, Лис, Алоизий, что-то знакомое, неужели я имею отношение к этому человеку?

Говорят, продолжает Маша, зачем-то проходя за мной в спальню, что о человеке, которого допрашивают с помощью Читателя, все забывают. Он просто выпадает из памяти, будто и не было его. Говорят, что это милосердно – что жена не будет помнить о муже, сидящем в тюрьме, а значит, не будет страдать. Говорят, что это одно из самых главных изобретений современности. Поэтому в суд непременно зовут свидетелями всех значимых в жизни человека людей.

– Мне кажется, что я читал об этом в газете. И ты говоришь так, будто прочитала и зачем-то выучила наизусть. Маш. Маш. Ты рассказываешь так, как будто это происходит в мире впервые. Но ведь ты же не можешь на самом деле не помнить, что случилось с твоими родителями? Я просто всегда не верил, что на самом деле…

Она качает головой, потом прикрывает глаза, всматривается в себя. Ничего там не находит, ни крошки памяти. Снова смотрит.

– Да, теперь везде пишут… Неужели поедешь?

– А есть выбор?

– Так это же для тебя. Смотреть… будет тяжело. Зато потом – забудешь, как не было.

– Слушай, а его, этого человека, никак не могли раньше допрашивать?

– Не знаю, – внимательно смотрит, – может, и могли, преступление-то тяжкое. А почему ты спрашиваешь?

– Так. Не знаю. Нужно найти носки, белые, где они теперь лежат?

– Ты не обижайся, – суетится, – но я выбросила все носки, они такие застиранные были… Купим новые, хорошо? Вот сейчас выйдем к метро, там есть магазинчик, нижнее белье, колготки…

Просто не хотела смотреть на мои носки.

Ну еще бы.

Понятно все.

Муж неизвестно где, нигде, черном ледяном нигде – не могу вспомнить, так хоть придумаю, скажу не свои слова, у меня их много, не своих.

Ну где бы мы тогда покупали носки?

Не знаю. Нигде.

Поеду?

Скажу, что никогда не забуду.

* * *

Маша одного не отпускает. Говорит, что если понадобится все до конца пройти, то они с дочкой рядом будут. Расплакаться бы, но уже не мог в то время заплакать, черствый стал, заледеневший. Увидел только, что она положила в чемодан два купальника, а какие купальники? И ладно бы еще один, я бы все понял – все-таки не были много, много лет, забыли море, отвыкли от его прикосновений, но раз два купальника, то запланировали отдых, отпечатки гальки на коже, песок, горячую кукурузу: какое имели право?

Снимаем номер в хостеле с облупившейся краской на полу, душем в конце коридора, хозяйка равнодушно спрашивает – вы откуда приехали? И когда говорю – отсюда, только несколько раз переводит взгляд с Маши на меня. Последней поднимается Женя, у нее злое после поезда лицо – отчего-то она не может спать в дороге, никогда не засыпает, а потом целый день канючит, что чувствует себя отвратительно, не может сосредоточиться ни на чем.

Я в твоем возрасте везде спал.

У тети Нади, на раскладушке.

В интернате, в спальне мальчишек – верхний ярус был, козырное место. Два раза пытались скинуть. Не скинули, остался. До сих пор собой горжусь.

Пойдем, теребит Маша, заседание на десять назначено, сейчас без пятнадцати. Вещи бросаем просто.

Бросаем просто, ты моя аккуратная. Не могу бросить.

– Внизу жду, – бросает Женька.

Мы на втором этаже, но никак не могу понять, куда все-таки можно бросить вещи, почему здесь так много кроватей, почему на одной уже спит незнакомая женщина?

– Она что, будет с нами?..

– С нами, с нами, это же общий номер хостела, мы ведь не собираемся оставаться, поэтому забронировала такой, тебе не нравится? Мы ведь только вещи оставим, а уедем вечером. Может быть, завтра. Потому что Женька хотела бы искупаться, она тоскует о море…

– А ты?

Перебиваю.

– Тринадцать минут. Бежим.