Камни вместо сердец

За мостом скопилась целая очередь направляющихся в Портсмут солдат и возчиков. Барак уже собрался пуститься в препирательства, но я остановил его:

— А давай-ка, Джек, сделаем из нужды добродетель и съездим в Рольфсвуд.

Мой спутник отвернулся от смотревшего на него солдата и пробормотал:

— Так поехали, — и разразился потоком ругательств, только когда оказался достаточно далеко, чтобы охранявшие дорогу к мосту люди могли его услышать.

В Рольфсвуде вновь царили мир и летний вечерний покой. Мы проехали мимо дома Батресса.

— А что ты намереваешься сделать с этим пройдохой? — спросил у меня Барак.

— То же самое, что и с Приддисом… то есть ничего. Если я начну разбираться с тем, как они с Приддисом подделывали подпись Эллен, история с изнасилованием неизбежно вырвется на поверхность. A я не думаю, что в нынешней ситуации это кому-нибудь нужно.

— Ну, во всяком случае, крылышки мы Ричу подрезали.

— Слегка. И пусть лучше мать Уэста считает, что сын ее погиб как герой.

— Интересно, что покажет дознание в отношении смерти бедного мастера Феттиплейса…

— Убийство, совершенное неизвестными лицами, я полагаю. И пусть все останется именно так.

Мы подъехали к гостинице, нашли место для ночлега и поужинали, после чего я оставил помощника в одиночестве, ибо обязан был совершить один визит.

Возле церковного дома царил привычный беспорядок. В саду царила корявая вишня в полной листве. Дверь на мой стук открыл сам преподобный Джон Секфорд. На сей раз он казался трезвым, хотя грудь его стихаря украшало оставленное пивом пятно. Он пригласил меня в дом, и там я рассказал ему все, что узнал об Уэсте и Эллен, Дэвиде и Эмме и о людях, на моих глазах умиравших на «Мэри-Роз».

Когда я закончил рассказ, снаружи уже стемнело. Хозяин дома зажег свечи в гостиной и настоял на том, чтобы мы выпили пива: на одну мою кружку пришлось три его. Дослушав меня до конца, он склонил голову на грудь, шевеля пухлыми ладонями на коленях. Наконец священник посмотрел на меня:

— Этот король трижды воевал с Францией и проиграл все три войны. И каждую из них он затевал ради собственной славы. Знаете, в церкви существует такое понятие, как справедливая война. О ней писал Фома Аквинский, хотя само учение о подобной войне много старше. Объявляющее войну государство должно перед этим использовать все прочие варианты, на его стороне должна быть справедливость, и цель войны также должна быть благородной. Ни в одной из своих войн Генри не выполнял эти условия, хотя и называет себя наместником Бога на земле.

— А в каких это войнах присутствует справедливость, мастер Секфорд? — возразил ему я.

Отец Джон нетвердой рукой поднес кружку к губам:

— В некоторых, наверное, присутствует. Но только не в войнах этого короля. — Голос его вспыхнул гневом. — Вся вина на нем, вся вина… за гибель людей на «Мэри-Роз», за гибель солдат, женщин и детей во Франции. Даже за гибель Филипа Уэста, да простятся ему его грехи!

— Я все время вижу лицо своего друга Ликона, лица всех остальных солдат… Я вижу, как они падают в воду. Вижу снова и снова… — признался я и сухо улыбнулся. — Женщина, которой я в высшей степени восхищаюсь, советует мне искать утешение в молитве.

— Она права.

— Но как Бог позволяет совершаться подобным вещам?! — взорвался я. — Как?! Если представить себе, как тонет этот корабль, представить себе все те жестокости, которые протестанты с католиками обрушивают друг на друга, если вспомнить об Эмме и Хоббее с Дэвидом… иногда — простите, но иногда мне кажется, что Бог просто смеется над нами!

Мой собеседник опустил кружку:

— Я вполне понимаю, что люди в наше время имеют все основания на то, чтобы думать подобным образом. И если бы Бог действительно был всемогущим, возможно, вы были бы правы. Однако Евангелие рассказывает нам другую историю. Про Крест, понимаете ли. Что касается меня самого, то я считаю, что Христос страдает со всеми нами.

— И что в этом хорошего, преподобный Секфорд? Кому это может помочь?

— Время чудес давно прошло. Смотрите… — Джон вновь взял свою кружку. — Он не может даже помешать мне пьянствовать, хотя я не отказался бы, чтобы он это сделал.

— Но почему? — спросил я. — Почему он не может этого сделать?

Секфорд грустно улыбнулся:

— Я не знаю… Но кто я такой? Всего лишь старый сельский пьяница-священник. Но у меня есть вера. Только так можно жить рядом с тайной.

Я покачал головой:

— Вера теперь недоступна мне.

Отец Джон улыбнулся:

— Вы не любите тайн, так ведь? Вы любите разрешать их. Как раскрыли тайну Эллен.

— Но какой ценой!

Священник посмотрел на меня:

— Вы будете заботиться о ней?

— Сделаю все, что могу.

— A как насчет этой бедной девочки Эммы и обломков семьи Хоббеев?

— О них я тоже позабочусь, насколько это представится возможным.

Наклонившись вперед, Секфорд прикоснулся дрожащей ладонью к моей руке:

— «Вера, надежда, любовь, — процитировал он, — но любовь из них больше»[46].

— В наше время слова эти несколько устарели.