Камни вместо сердец

Щелкнув пальцами, он приказал пожилой служанке:

— Урсула, проводи мастеров Дирика и Шардлейка в их комнаты.

Женщина провела нас наверх, в коридор, сквозь стрельчатые окна которого я увидел старинный монастырь с его заново разбитыми клумбами, такой мирный в удлинявшихся тенях. Урсула открыла передо мной дверь в просторную гостевую комнату с кроватью под балдахином. На столе возле трех писем курилась парком лохань с водой.

— Благодарю вас, — проговорил я.

Служанка коротко кивнула. Позади нее, в дверях, Дирик наклонил голову.

— Теперь вы видите, насколько благоденствует мастер Кертис? — спросил он.

— Так может показаться. На первый взгляд.

Вздохнув, мой противник качнул головой и последовал за Урсулой. Я закрыл дверь и поспешил к постели за письмами. Одно было адресовано «Джеку Бараку» неловкой, непривычной к письму рукой. Я вскрыл два других. Первое, от Уорнера, датированное тремя днями назад, оказалось коротким. Он извинялся за то, что не смог послать с нами одного из своих людей, и сообщал, что король и королева выедут в Портсмут четвертого июля, то есть вчера, а это означало, что они уже находятся в пути. Еще он сообщал, что они рассчитывают прибыть пятнадцатого числа и остановятся в Портчестерском замке. Сам же он начал расследовать финансовую историю Хоббея, однако пока не мог сообщить мне ничего нового.

После этого я обратился к письму Гая, написанному в тот же самый день его мелким и аккуратным почерком:

«Дорогой Мэтью, в доме все спокойно. Колдайрон исполняет все мои пожелания, хотя и с недовольным видом. Настроение против иноземцев становится все хуже и хуже. Сегодня я ходил повидать Тамасин, которая, слава богу, чувствует себя хорошо, и претерпел несколько оскорблений на своем пути. Саймон говорит, что видел, как через Лондон проходили другие солдаты, и многие из них направлялись на южный берег. Я провел в Англии более двадцати лет и никогда не видел ничего подобного. Думается, что под своей бравадой люди скрывают страх. Странная вещь: вчера я вошел в гостиную, когда Джозефина стряхивала пыль. Вздрогнув, она уронила небольшую вазу, которая разбилась. Не сомневаюсь в том, что она проговорила при этом слово „merde“, которое, как мне известно, является французским ругательством. Она, как всегда, испугалась и ударилась в извинения, и посему я не стал обращать внимания на случившееся, но, тем не менее, это было странно. Сегодня я схожу в Бедлам, чтобы повидать Эллен, после чего извещу тебя о ее состоянии. Многажды помолившись по сему поводу, я пришел к выводу, что лучшей помощью для нее с твоей стороны будет, если ты оставишь ее в покое. Но решать тебе самому.

Твой верный и любящий друг,

Гай Мальтон».

Я сложил письмо. Невзирая на его слова, я уже решил посетить Рольфсвуд на пути домой: я чувствовал, что просто обязан это сделать. Вздохнув, я поглядел в окно. Взгляд мой упал на крохотное кладбище — скопление камней в некошеной траве. Дирик прав, подумал я, Хью лучится здоровьем. A тон Николаса Хоббея ни на мгновение не отклонился от цивильной вежливости. Едва ли этот человек мог натравить на меня тех парней с угла. Однако что-то здесь было неладно, я уже ощущал это.

Обстоятельный ужин сервировали в большом зале. Сумерки уже сгущались, и в палате расставили канделябры со свечами. Хоббей восседал во главе стола, Хью и Дирик расположились с одной стороны от него, а Дэвид и Абигайль — с другой. Я занял оставшееся свободным кресло рядом с хозяйкой дома. Дворецкий расположился позади Николаса, руководя слугами, подававшими блюда. Поступь их звенела по потертым узорным плиткам пола старинной церкви. Почти вся прислуга, кроме Урсулы, оказалась молодыми людьми. Я попытался угадать, сколько же слуг содержит Хоббей — должно быть, с дюжину.