Камыши

— От погоды? — усмехнулась она, и в ее двух черных бездонных колодцах мелькнуло напряжение. — Виктор Сергеевич, но, поверьте, мне бы только так и хотелось думать, что вас не пускали сюда именно дела. — И она посмотрела на меня, как бы ожидая какого-то очень нужного ей ответа. — А это у вас что с собой? — видимо, от смущения спросила она, каким-то образом все же увидев папку, хотя я по-прежнему держал ее за спиной.

— Это? (Мы уже шли вдоль берега.) Вот это? — Странное дело, я не почувствовал стеснительности или даже малейшей неловкости. — А это, Вера, как раз то самое дело, которое я отбиваю на машинке и которое задержало меня. Это и есть те самые «Лиманы», о которых вам говорил Бугровский. — Я произнес это деревянно и даже как будто мстя самому себе, так безразлично.

— Ваша новая повесть?.. Ах вот что, — кивнула она.

— Да, именно она, — подтвердил я.

Вера взглянула на меня, раздумывая и словно борясь с какой-то своей мыслью, и наконец спросила:

— А вы не почитаете мне, если, конечно, такая просьба возможна?.. — Она как будто взялась помогать мне.

— Не только возможно… Мне даже нужно вам почитать, Вера.

— А почему «даже нужно»? — удивилась она.

— Дело такое, что иногда приходят невеселые мысли, и волей-неволей надо довериться мнению первого читателя.

— В данном случае, значит, моему мнению? — спросила она.

— В данном случае — вашему, — ответил я.

Она остановилась, вдруг покраснела и растерянно поправила волосы.

— А знаете, если это — правда, мне страшно. Одно дело, когда перед тобой апробированная книга и когда автор — это всего-навсего фамилия, а в общем-то его ведь не знаешь… Вы хотите, чтобы я не просто послушала? Я неожиданно поняла, чего вы от меня хотите и какое это жуткое дело быть мнением. — Она заставила себя улыбнуться, как будто подбадривала себя. — Здесь есть тихое место и можно сесть… А если я окажусь бездарной?

Мы уже ушли далеко от нашей лодки и были у выступа обрыва, за которым берег ломался и круто брал влево.

— Самое-то скверное, что я плохой чтец, — сказал я. — Но здесь немного, и я не буду вам мешать. — Я протянул ей папку, еще раз подивившись той легкости, с которой все это произошло, и оценив ту серьезность, с какой Вера отнеслась к моей просьбе.

— Хорошо, — кивнула она. — Только если я буду чувствовать, что вы рядом, мне будет трудно читать.

— Нет, я уйду как можно дальше, — пообещал я.

Она взяла папку и точно не ушла, а исчезла, скрывшись за выступом, а я остался стоять на пустом берегу, вдруг ощутив какую-то непонятную тоску, а потом еще и отчаянное одиночество. Было около семи. Еле-еле доносился откуда-то голос громкоговорителя. По тропинке бродили чайки. От моря тянуло сырым и чистым теплом. Чертов парус, но только не белый, а нежно-розовый замаячил под коричневой кромкой противоположного берега. Рядом совсем, с кормой, завернутой в белый шум брызг, пропрыгал, задрав облупленный нос, самодельный, ржавого цвета катер-коротышка, вихрем унося голубую женщину с развевающимися волосами и толстого мужчину в тельняшке. Полезли на песок мутные черные волны, и я шагнул к выступу, встревоженный вдруг совершенно невероятной мыслью. Мне пришло в голову, что Веры за выступом нет и она исчезла неизвестно куда.

Я двинулся сперва медленно, потом прибавил шагу и остановился у поворота, неожиданно очень близко увидев ее. Она сидела на старой, осевшей в песок, перевернутой лодке, метрах в тридцати от меня, лицом к морю, и, низко склонившись, читала рукопись, сгорбившаяся и даже как будто сутулая и чем-то похожая на старательную школьницу. Эта ее поза была настолько мирной, по-домашнему тихой и беззащитной, что я застыдился себя. Я стоял как припаянный. Мне до странности было приятно смотреть на нее, освещенную солнцем, видеть, как она бережно подкладывает одну страницу под другую, и ко мне явилось уже совершенно иное волнение. Повернувшись, чтобы не мешать ей, я пошел обратной дорогой по пляжу, серому и грязному от глины и прошлогоднего сгнившего тростника. Мне стало одновременно и тепло и зябко. Я совсем не хотел разочаровывать своего первого читателя.

Увидев бурый и, очевидно, выброшенный морем ящик, я сел, расшнуровал туфли и вытряхнул из них песок, глядя на возвращавшийся рыжий катер, в котором мужчина и женщина теперь стояли, обнявшись. Мне пришло в голову, что этот катер прыгал весело и лихо, как теленок.

Я встал и, теперь выбирая дорогу потверже, добрел до столовой и постоял там, от нечего делать выслушивая тощую и вихляющую тень в рваной соломенной шляпе, трясшую сверкавшим полтинником, который, доживая последние секунды, смертельно жаждал объединиться с другим полтинником, чтобы обернуться бутылкой красного, поскольку в магазине-то переучет…

— …А так вообще-то, скажу вам, мне бы и стаканчик на сегодня вполне, да я буфетчице этой задолжал, ну и надо, чтобы посторонний купил, а то душа сгорит ведь…