Канарейка для Ястреба. Реальная Жизнь.

Серые глаза превращаются в графиты, темнеют, смотрят с похотью, нагло, на этой серебристой глади вижу свое растерянное отражение. Грубые, татуированные руки во всю зажимают.

Смотрю на горло, где забита страшная татуировка. Особый знак принадлежности к определенной хунте трущоб. Безжалостный убийца. Успокаиваю себя тем, что, если бы хотел меня убить, я бы уже была мертва. Но от этого не легче.

Страшный и вместе с этим безумно притягательный. Касается меня, ласкает кожу, которая покрывается холодной зыбью мурашек. Проверяет мой предел, доводит до исступления и паники.

Опускает взгляд на грудь, прикрытую грубой вязкой свитера. Только от порочности этого взгляда, чувствую, как соски напрягаются. Мое тело отвечает, чувствует сильного самца и реагирует.

Страх сковывает. Ощущаю, как покрываюсь холодной испариной. Прикусывает нижнюю губу, изучает меня.

Дергаюсь в попытке избавиться от чужих рук. Гринвуд неуравновешенный псих. Или просто ему дико нравиться играть на моем страхе.

Наклоняется ко мне, заглядывает в глаза, заставляет чувствовать странные противоречивые эмоции. Пугающий. Грубый. Не могу понять то ли он меня сейчас изнасилует, то ли просто пришибет. Без тормозов совсем.

— Что в тебе такого, Адик, ммм? — выдыхает в лицо, обдает горячим дыханием. Невменяемый сейчас.

— Почему меня глючит, когда ты рядом?

— Ничего! Во мне нет ничего! Отпусти!

Шиплю в ответ, пытаюсь оттолкнуть, но Гринвуд сильный. Очень. Не вырваться.

Ловит мои руки, фиксирует над головой. Прислоняется ко мне, впечатывает свой лоб в дверь за моей спиной.

Стоит. Не двигается. Держит. Не реагирую. Жду, когда его отпустит…

Кажется, мое напускное безразличие задевает Гринвуда и действует совсем наоборот. Я вывожу его из себя.

Вскидывается и ловит мой взгляд. Приподнимает бровь и улыбается. Холодею от дикости, которую читаю на дне глаз цвета ртути.

Хватает с силой за волосы и приподнимает, заставляет встать на цыпочки и тянуться всем телом за его рукой. Приближает мое лицо к своему. Берет мой взгляд в плен. Пытаюсь вырваться, впиваюсь ногтями в татуированную руку.

В ужасе наблюдаю за его лицом с заострившимися чертами, с отражением лютого желания в глазах. Страшно красив. Именно так и никак иначе.

Гринвуд дитя улицы. У него нет холодности и выдержки присущей людям из высшего общества. Горячий парень. Резкий. Опасный. С грубыми замашками.

— Сука. Бездушная… — оскорбление звучит восхищением в его устах. От него жаром веет.

Качает головой, словно пытаясь совладать с собой, облизывает губы со шрамом и улыбается алчно, демонстрируя белоснежный оскал.

— Даже не надейся, отделаться от меня. — резкие слова, человека убежденного в своей правоте, — Я твоего мудака из тебя все равно вытрахаю, Адик. Узнаю кто и порешу.

Прикрываю глаза. Не хочу ничего видеть и слышать. Мне бы забраться куда-нибудь, спрятаться в темноте, где нет ни мыслей, ни боли, ни людей.

Жду жестокости, но вместо этого Гринвуд обхватывает мой затылок, массирует кожу, которая гудит после его грубости.

— Тшш, хорошая моя, не бойся. Не зли меня своей холодностью, золотая девочка. Подумай. Не мне неграмотному тебя учить. Заменяй воспоминания… Подобное лечится только подобным.

Кончик горячего языка облизывает мои дрожащие губы, и хватка ослабевает. Гринвуд отпускает, отходит.

Открываю глаза и нарываюсь на жадный взгляд разгоряченного мужчины, которому мне нечего предложить.

Отворачиваюсь.

Подрагивающими пальцами открываю дверь.

Мы выходим.

Глава 27

Конец весны уже. Солнце начинает окутывать своим светом пространство. Время течет быстро.

Звонок. Продолжаю расправлять свежее белье на кровати.

— Алло…

— Мисс Соммерсье, Вас ожидает доктор Навин для беседы перед выпиской.

— Хорошо, скоро буду. — Тяжко вздыхаю и продолжаю завершительные приготовления к возвращению мамы.

В груди тяжесть. Отбрыкиваюсь от мыслей. Занимаю себя. Домашние дела, готовка, уборка. Я всему учусь заново, потому что никогда особо не занималась бытом. Все всегда было на плечах матери. Я училась в интернате и бывала дома на каникулах.

— Твое дело книги и занятия, Адель. Стряпню и уборку оставь мне. Иди лучше занимайся, дочь. Вкалывай, чтобы вырваться отсюда. — как наяву слышу строгий голос, в котором скрыта огромная материнская любовь.

Теперь, когда все ее бремя на мне, я очень хорошо понимаю Ивет, которая иногда просто садилась на диван и засыпала…

Сердце пропускает удар, когда захожу в кабинет знакомого врача, восточного мужчины в белоснежном халате и чалме. Доктор сидит в своем кресле и свет от жалюзи делит все пространство на ровные полосы.

Прохожу вперед. Смотрю в отрешенное смуглое лицо и вижу, как Навин поджимает губы.

В его глазах нет ни сочувствия, ни сожаления, ни сопереживания.

Пустота.

Сухой профессионал с четкой установкой на заработок. Суровая реальность, где медицина, с уклоном в бизнес, рассматривает пациента исключительно со стороны его финансовой рентабельности.

Мисс Соммерсье, — кивает мне врач, — Прошу Вас, садитесь.

— Спасибо, — отвечаю слабо, коленки подгибаются, и я падаю на стул на против мужчины.