Канава

Кладу железку на край стола. Хотя этот экземпляр - не железка. Бронза. Жёлтенькая, надраена до блеска, тавро моё - листок рябиновый - аж сверкает. Со стороны глядючи - прямо дорогое украшение. Рабский ошейник - тоже кому-то прикраса.

- Надень.

Ноет всё громче. Пытается в "комочном" состоянии слезть с лавки, чтобы добраться до стола. Ножка подгибается, заваливается. Лежит на полу, свернувшись в клубочек. И хнычет.

Может, кого-то в помощники позвать? Чтобы её за ручку водили, как тот евнух на аукционе.

Кинул ей ошейник под нос. Подвывая, взяла. Раза с четвёртого попала и защёлкнула.

Пошла стандартная ритуальная проповедь. С уместным порыкиванием, с отработанными уже до автоматизма интонациями, откатом в басы, понижением и повышением тона... О видимости и невидимости ошейника в мире дольнем и в мире горнем, здесь и везде, отныне и навеки... Кивает, соглашается, хнычет всё громче. После слов моих: "и даже в Царство божие ты сможешь войти лишь с моего согласия" - просто заревела в голос.

В дверь немедленно всовываются служанки. Девки, вроде, ничего - Гапа дур не держит. Но навыки прислуги явно выражены: подслушивают и подглядывают. Типа: а вдруг господину что потребуется?

Подняли реву, вытерли сопли, утишили, утешили, отвели в помоечную, сполоснули личико холодной водой. Груня то у одной на груди порыдает, то у другой. Девка совершенно сломлена. Какого-то своеволия, капризов, неподчинения можно не ожидать. И исполнения каких-либо приказов... вряд ли. Она стоять не может! Коленки подгибаются, глаза закатываются, головокружение.

Ну, давление-то мы ей поднимем. Но интересно - чем её так?

Отплакалась. Ещё раз умыли, передо мной посадили. Как примерная школьница. Спинка прямая, глазки опущены, ручки на коленках, коленки сжаты.

- Говорить можешь?

- Д-да. Господин.

Уже лучше. Остаточные всхлипы не считаются.

- Я видел тебя вчера. В детинце, когда ты с Любавой Дмитриевной приехала. Что с тобой случилось потом?

Опять. Лицо в колени, из глаз слёзы. Снова - в помойку, потом на лавку. Служанок снова выгнал. Ещё и пригрозил. Она за ними тянется как за матушкой родной. Опять ныть начинает. Шикнул.

- Рассказывай.

Выясняется, что она не помнит.

Помнит Вышгород. Какие-то куски сборов. Большую лохматую собаку, которая бежала за ними по дороге. Потом - провалы. Возчик? - Был. С бородой. Санки? - Да, подушки кожаные.

- Ещё.

- Ы-ы-ы... Подземелье. Темно. Воняет. Страшный человек. С бельмом. С чёрной бородой. Страшно шипит мне в лицо. Потом... я стою. Голая. Холодно. Руки связаны над головой. Впереди жерди. Редкие, стоячие. Страшный человек прижимается ко мне сзади, щупает, лапает, лезет в... во всюда. Шепчет на ухо: "Нравится? Хочешь ещё? Скажи: хочу". Борода колется, от него несёт пивом и луком. Я кричу: "нет!". Он хохочет в ухо: "тогда смотри".

За забором открытая часть двора. Жерди по кругу. Сбоку выталкивают женщину. Голую. Растрёпанную. Локти связаны. Сбивают с ног. Окатывают из ведра. Кровью. Оставляют на снегу. С другой стороны открывают загородку. Оттуда выскакивают два хряка. Здоровые. Злые. Голодные. Принюхиваются. Пятачки шевелятся. Присматриваются. Маленькие глазки. Смотрят злобно. Подходят к женщине. Она плачет, пытается отползти. В мою сторону. Отпихивается ногами. Свиньи подходят ближе. Один тычет в её ляжку рылом. Она визжит, отдёргивает ногу. Хряк кусает. Вырывает кусок мяса. Прямо из... из неё. У него из пасти висит лоскут кожи, с клыков капает кровь. Он жуёт. И смотрит. На меня. Она рвётся, прижимается лицом к жердям. Прямо передо мной. Не дальше руки. А они запрыгивают на неё. Один забирается передними копытцами прямо ей на голову. И смотрит. В лицо. Мне. В глаза. Потом съезжает по спине и вырывает кусок из её плеча. Жуёт. И смотрит. Мне в глаза. Неотрывно.

А бельмастый шепчет на ухо: "Хочешь? Ко мне или к нему? Будешь следующей? Там, с той стороны?".

- И тогда ты сказала: хочу. К тебе.

- Ы-ы-ы...

- Потом?

- Не помню... звенит в голове... не...

И она свалилась в обморок.

Пришлось снова звать служанок и лекаря.

Я, честно говоря, продумывая беседу с этой княжной, прикидывал разные варианты доминирования, подавления психики, формирования в её сознания образа господина. Довольно, знаете ли, изощрённые подходы и наезды. А тут... уже. Тут - до меня.

Куда мне до местных?! С моим слабеньким злокозненным умишком эпохи гумнонизма, дерьмократизма и толерастии?! Мне ещё поднапрячься нужно, вообразить, продумать, проверить на непротиворечивость... А они в этом живут. У них не выдумки умозрительные, а повседневный опыт. Здешние свиньи постоянно едят детей. В русских деревнях - всё средневековье и Новое Время. Не только детей, не только в деревнях, не только на Руси.

Её воля растоптана, размазана в слизь. Наблюдением за свинокормлением.

Теперь достаточно просто сказать:

- Ничего не бойся. Ты - у меня. В лапах "Зверя Лютого". С тобой ничего не может случится мимо моей воли. Просто исполняй мои просьбы. И я буду благосклонен к тебе. Я дам тебе защиту. От людей. И от свиней.