Канава

- Эй, боярин. Доложи князю Святославу, что я ключик привёз. От ошейника Груниного. Пусть выйдет, заберёт. Коли прикрасу с сестры снять надумал.

Что Груню, столь скандально вчера показанную, позором, наготой своей в собрании "лучших мужей русских" вызволившей сотни тысяч людей из холопства, привезли на двор Ропака, я знал. Конечно, можно передать тот ключик через слугу. Мне. А вот князю отказаться выйти ко мне за этой мелочью... за средством освобождения от символа их семейного позора... Я ведь и развернуться могу. И покатится по Киеву новая сплетня:

- Уж так смоленской княжне по нраву место еёное, в смысле: курвень курвущая всея Святыя Руси, что и знак согласности своей с шеи и снимать не схотела.

Меня позвали в хоромы, занятые князем.

Не знаю, что хуже: сидеть на коне посреди двора под прицелом лучников со всех сторон, или идти в терем, ожидая каждый миг, в каждых сенях да переходах, меча в пазуху.

Ропак вышел на крыльцо, мне пришлось спешиться и подняться к нему.

- Вот ключик для сестры твоей. А давай-ка, княже, прогуляемся по гульбищу. История одна вспомнилась. Что приключилась в городке Остер, что над Десной стоит.

Ропак смотрел хмуро. Потом слова мои дошли до него. Он сразу схватился за эфес меча. Вся его свита немедленно выдернула железки. Я стоял не шевелясь перед десятком обнажённых мечей, смотрел ему в глаза.

- Мечи убрать. Живо! Отойдём.

Вот тогда я и рассказал Ропаку историю о тайных жене и сыне его. Вернул подарок его - золотые серёжки покойной.

Он разглядывал на ладони эти маленькие украшения, а я вспоминал свой Деснянский поход, первое столкновение с кипчаками на марше, гонимый по льду реки рядами полон, Борзяту, его злобу. Вспомянул и суждения его о пользе для всей "Святой Руси" от уничтожения возлюбленной Ропака и его сына, о соучастии в этом деле Ростика и Благочестника, никак не доказываемом, но со слов Борзяты, очевидным.

"Вот Демьян-кравчий меня и позвал.

"Давай, - грит, - Борзята, тряхни стариной. Русь, - грит, - надо спасать. Вытащит, - грит, - Ропак свою княгиню-лягушку с болота - беда будет. Замятня начнётся. Ростику промолчать не дадут - отец с сыном сцепятся. Надо Русь Святую от княжих усобиц боронить. А то с тех сисек, княжичем щупанных - у многих добрых мужей головы повалятся. По Руси не одна сотня вдов да сирот новоявленных воем выть будут. Ропак с Ростиком упёртые - друг другу не уступят, начнут дружины друг на друга слать. Охота нам за чужие постельные забавы своих жизней лишиться? Да и Ромочка-Благочестник, князь наш Смоленский, в печали пребывает. Брат-то родной эдакое непотребство сотворил! Не по обычаю, не по обряду, без отеческого благословения, сучку худородную да в Мономахов род...".

Вспоминал восторг Борзяты, дорвавшегося до беззащитной "тайной княгини", до "мясца княжеского".

"Где пну - так и ляжет, как велю - так и спляшет. Уж я на ней и покатался-повалялся! За все места подержался-нащупался. Попомнил ей, как муженёк еёный меня по зубам бил, ногами пинал".

Говорил о своей тогдашней глупости, непонимании происходящего, о невольном соучастии в утоплении его тайной жены. О чуде собственного спасения: ведь в ту прорубь и я лечь должен был. А нырнул - Борзята.

Ропак молчал, слушал. Только сжимал в кулаке давние серёжки.

- Потом Гамзила с Новгород-Северского дружину увёл, местные начали беженцев выгонять. Детей много было. Голодных, брошенных, потерявшихся. Я их в кучу собрал, повёл к себе. В вотчину, в Пердуновку.

Я не упоминал ребёнка той женщины, утопленного в той же кадушке, что и мать, спихнутого, в тех же санках, что сбили Борзяту, в ту же прорубь.

Хотя, конечно, помнилось мне утро, когда по дворам раздался крик, и на улице несколько детей младшего школьного возраста били грязного мальчонку лет пяти. Самый старший, вооружившийся метлой, тыкал ему в лицо.

"Отдают молодёжи для забав, как зайцев щенкам" - про половцев. А у нас... исконно-посконное избиение беспризорника на рынке из "Республики ШКИД".

Тогда я отобрал у этих "щенков" мальчонку-сироту. Который отзывался на имя Бутко, а крестного своего имени не знал. Где жили? - в усадьбе. Как мать звали? - мама...

- В холопы ко мне пойдёшь? Не тряси так головой - куском подавишься. А имя тебе будет - Пантелеймон.

И пошли по заснеженной замёрзшей реке. Теряя, хороня одних, подбирая, согревая других. Выдирая, выманивая пропитание у местных жителей, ругаясь с местными властями... Дошли. Многие.

- Ещё остался, княже, кусок пергамента из церковной книги, с записями. Во Всеволжске у меня лежит. В несколько слов. Такого-то числа "крещён Пантелеймоном младенец Мстислав от честных родителей Святослава сына Ростислава и..." дальше неразборчиво.

Ропак молчал, смотрел в пол. Может, он и рад, что та жена с сыном погибли? Может, он и забыть их хочет? Типа, ошибки молодости, глупость гормонов? А я тут влез, вроде как пугаю-шантажирую?

Я повернулся лицом к двору, подошёл к ограждению гульбища. Указал на людей моих, окружённых его гриднями, на подростка, стоявшего меж ними и державшего повод моего коня.