Кандалы

Скоро нашел вывеску «Склады купца Шехобалова» и надпись на столбе около мостков у баржи «Промзинская артель». То и дело попадались навстречу люди в парусиновых рубахах без пояса, иногда с лямкой грузчика за спиной. Тут были все крепыши с широкими спинами и стальными мускулами. Загорелые лица, обросшие лохматыми бородами, носили оттенок грубости, мрачности и добродушия. Крючники надевали и прилаживали похожие на лошадиные седла лямки, приготовляясь продолжать работу после обеденного перерыва. Распоряжался ими старший крючник средних лет, которого все звали «старостой». Ваня встал у столба, выбирая момент, чтобы заговорить с ним.

Но к старосте подошел поджарый человек в потертом пиджаке и с такой же потертой физиономией, с маленькой записной книжкой и карандашом в руках.

Крючники еще не приступили к работе: в ожидании чего-то стояли у мостков многочисленной группой около штабеля тюков различной величины.

— Та чого ж воны́? — по-украински спросил староста.

— А того, — быстро и развязно заговорил «пиджак», — просят магарыч за переноску вот этих двух тюков! — Он пнул ногой в лежавшие два небольших тюка с надписью на каждом: «22 пуда». — Вина просят! Двадцать два пуда никто не берется нести, а коли так, то обязан нести староста.

— Ни, я бильше восемнадцати не потягну, не мо́жу!

«Пиджак» оживился, словно обрадовался.

— Не можешь? а кто понесет?

Староста помолчал и флегматично вымолвил:

— Нема у нас такого чоловика.

— А они говорят, что есть.

— Хто такий?

— Кацапа знаешь?

— Та це ж дурный!

— Ничего, что дурной, а с девятью пудами — я сам видал — идет, как будто ничего не несет, песни поет! Глуп — это правда, смирен, как теленок, сам своей силы не знает. — Кацап! — крикнул он, оборотясь к толпе грузчиков, и махнул рукой. Из толпы выдвинулся худой и нескладный верзила с бабьим простоватым лицом, некрасиво обросшим весьма скудной растительностью.

— Чаво?

— «Чаво»! — передразнил его «пиджак». — Пора, я думаю, грузку начинать! Эдакая дубина, а носишь одни пятерики! Да тебе и двенадцать пудов нипочем! Вот тюк в двенадцать пудов! Бери!

Кацап попробовал приподнять тюк, взяв его за веревки.

— Не! — отвечал он простодушно, — тут боле двянадцати! пущай староста несет!

— Говорят тебе, что двенадцать! Тащи!

Подошли два дюжих крючника, с трудом приподняли тюк на спину Кацапа.

Он согнул ее, длинную, оседланную, зацепил тюк железным крюком и, тяжело шагая, понес его на пароход, проворчав:

— Пра — ей-богу, тут боле двянадцати!

— Как бы не задавило! — сказал один из крючников. — Ведь двадцать два!

— Идите двое сзади: если спотыкнется — тогда задавит!

Кацап нес страшную тяжесть без особой натуги. Только когда начал спускаться, видно было, как дрожали его длинные ноги в синих портках и лаптях.

Спускался медленно и долго, но потом опять пошел обычным шагом.

Вернулся, отирая пот с лица, и, улыбаясь, добродушно повторял:

— Не, братцы, тут боле двянадцати, насилу дапёр!

Вся артель напряженно следила за ним, а староста впился в него ненавидящими глазами, смотревшими исподлобья.

Тут человек с записной книжкой, повидимому игравший роль артельного писаря, повысил голос и закричал, обращаясь к артели:

— Господа грузчики! вы все видели, что Кацап донес двадцать два пуда, а староста нести отказался? Что это за порядки? по артельным правилам староста отвечает за доставку каждого груза! В старосты артель выбирает всегда самого сильного! Пусть они двое промежду себя сами решают: кто сильнее?

Ваня с интересом и волнением наблюдал эту сцену. Писарь вел какую-то интригу против старосты, который от неожиданности растерялся и метал теперь на писаря мрачные взгляды.

— А що ж? мабуть, стравить нас бажаете? — укоризненно бормотал он.

Артель, волнуясь, галдела. Все говорили разом. Слышались ругательства. Кацапа выпихнули вперед, крича: «До́разу!» Ваня вспомнил, что это же слово крикнул его отец, вызывая сына на единоборство. Решать вопрос об очевидном превосходстве Кацапа поединком ему казалось глупым, но сын Челяка знал, что это — исконный народный обычай, существующий даже у школьников.

Староста и Кацап, сбросив с плеч кожаные седла, молча засучили рукава, обнаружив ужасающие мускулы.

— До́разу! — слышались требовательные крики. — Чего тут! до́разу, и вся недолга!

Оба боялись друг друга, но знали, что разрешение вопроса о первенстве не может произойти иначе, как только путем кулачного боя, страшного при их исключительной физической силе.

Кацап был почти на голову выше старосты, весь из мускульных ремней и крепких сухожилий, с длинными, как у гориллы, руками, но староста был шире и плотнее.

Наступила жуткая тишина.

Кацап стоял с помертвевшим, бледным лицом, ожидая удара.

Староста смотрел исподлобья, как бизон, и вдруг, развернувшись, крикнул:

— Держися!

Раздался страшный удар. Казалось, хрустнули ребра гиганта.

Он охнул и зашатался. Артель затаила дыхание.

Кацап устоял.

Левой рукой он зажал то место под сердцем, в которое получил удар, а правой, как молотом, ударил старосту в голову.

Коренастая фигура, как тяжелый, сброшенный мешок, грохнулась наземь.

Из виска широкой струей хлынула кровь.

Упал и Кацап.