Кангасейро

Женщины отбивали на камнях белье. У подножия горы плескалась голубая вода источника. На склоне густо зеленел копим, распространяя вокруг благоухание. В глубине грота, в лагуне, куда стекали потоки с гор, крякали чирки маррека, разрывало тишину гоготание гусей. Женщины шумно отбивали о камни штаны из негнущегося брина или синей нанки, рубахи из хлопчатобумажной ткани — грубую одежду сертанца. Синья Жозефина не могла открыть людям сердце и молчала, только еще усерднее стирала, напрягая последние силы, вкладывая в работу всю свою истерзанную душу, на которую падало больше ударов, чем на камни, о которые отбивали белье. Одна из негритянок обратилась к ней с вопросом:

— Сеньора, вы не из Рибейра до Сан-Франсиско?

Синья Жозефина вынуждена была ответить, что она из Педра-Бонита, что вблизи городка Ассу.

— А! — вмешалась в разговор другая негритянка. — Вы из тех же краев, что и святой? В этих местах родился Апарисио. Это — несчастная земля.

Опустив еще ниже голову, старуха намыливала белье. Позже женщина, рассказавшая историю с девушкой, приблизилась к ней и спросила:

— Сеньора была с паломниками? Я слышала об убийстве. У правительства сердце жестче камня.

На этот раз синья Жозефина не смогла уклониться от разговора и мало-помалу рассказала женщине все. Слушая Жозефину, женщина позабыла о работе и плакала. Потом, потупив взор, призналась:

— Дорогая сеньора, я знаю, что люди из Педра-Бонита отмечены печатью божьего гнева. Мой покойный отец столько рассказывал о тех местах, о святом, который убивал девушек и детей, чтобы омыть кровью камень у входа в Педра-Бонита. Я все знаю, поэтому и верю, что бог смилостивится над людьми, перенесшими столько испытаний.

Наступил вечер, прачки спешили собрать развешанное на кустах белье. Мягкий ветер гнул растущий на склоне горы копим, в глубине грота сразу стало темно. Синья Жозефина, собрав еще влажное белье, медленно пошла с тяжелой ношей в гору. Отекшие, со вздутыми венами ноги едва передвигались. На душе у нее было тяжко от всего, что она услышала здесь о сыне, притаившемся, как ягуар, в каатинге. Неожиданно кто-то запел псалом, и вокруг разлилась печаль. Это одна из негритянок славила деву Марию. Сердце старухи разрывалось, как когда-то от мрачных молитв паломников. Тело матери, несущей свой крест, как бы истекало кровью невинных. На ее истерзанном теле Апарисио оставил своим ружьем и кинжалом следы кары господней. На фоне окружающей зелени согнувшаяся под тяжестью своей ноши старуха, освещенная лучами заходящего солнца, напоминала грубую копию с картины «Восхождение на Голгофу». Убитая горем женщина чувствовала себя последней тварью среди созданий божьих, ничтожным червем, пресмыкающимся.

V

Бентиньо днем работал в энженьоке капита Кустодио — упаковывал ящики вместе с двумя другими сертанцами из Вила-Бела. Это были молчаливые, печальные метисы, казалось, что, кроме работы, их ничего не интересует. Семей у них не было. Они жили в хозяйственной постройке капитана. Одного звали Терто, другого Жермано. О себе они почти не рассказывали. Изредка один из них помянет о Вила-Беле, о засухе, разорившей их селение, и замолчит. Младший, Терто, через некоторое время сблизился с Бентиньо, а Жермано продолжал держаться так же отчужденно, молчал и интересовался только ящиками с соломой, в которые укладывали плитки сахара. И вот Бентиньо все же узнал историю братьев. Это произошло в тот день, когда Жермано отправился в лавку закупать провизию. Терто открылся другу: Жермано — его брат, раньше они жили в фазенде Серринья, принадлежавшей капитану Зе до Монте, в Серра-дос-Сиганос, вместе с отцом, скромным земледельцем из индейцев Серры-Тольяды. Однажды к ним зашел капитан Апарисио Виейра с отрядом. Старик встретил и накормил его, как мог. Угостил коальядой[9] и принял как почетного гостя. Но вскоре нагрянул с солдатами лейтенант Лопес, он уроженец Вила-Бела. Они схватили моего отца, избили его, потом привязали к жернову в амбаре. Сердце разрывалось при виде всего этого. Меня и Жермано окружили солдаты. Брат пытался сопротивляться, выхватил свой нож и вцепился в дуло винтовки, но солдат выстрелил в него — к счастью, задело только край уха. Я услышал крик сестер и увидел, как один из негодяев схватил сестру. Я бросился на него… Что было потом, даже рассказать не могу. Видишь этот шрам на голове… Над девушками надругались тут же, у нас на глазах. Старика увели в Вила-Бела, в тюрьму. Все в доме разрушили. Через два дня пришла весть: старик умер. Потом капитан Зе Монте вызвал к себе Жермано и потребовал освободить дом. Он не хотел больше видеть на своей земле людей, дающих приют кангасейро. Моя мать с несчастными дочерьми переехала к нашей тетке в Триумфо, у нее там дом. Жермано не мог больше смотреть на сестер. Однажды он даже сказал мне: «Лучше бы я сам, собственными руками, убил обеих. Обесчещенной девушке лучше не жить на белом свете».