На «холм» Миша старался не смотреть, чтобы не растерять свою решимость, но тот вновь напомнил о себе недовольным ворчанием.
– Спи давай, горе моё! – прикрикнул на него Леший, и чудище, начавшее было приподниматься, опустило голову. – Вон, перед людьми и то за тебя совестно!
– Уыыы! – виновато прогудело чудище. Будто ветер просвистел в верхушках деревьев.
– А ты не ябедничай, – продолжал между тем Леший, обращаясь уже к Мише. – Сам знаю… – Он вздохнул. – Чего уж там, непутёвое оно, Лишенько, так ведь малое ещё совсем…
– Малое? – в ужасе переспросил Миша, представив, каким будет «Лишенько», когда вырастет. – А… кто он… оно?
– Так известное дело – пущевик. Я Лихом кличу, потому как есть оно Лихо моё лесное, горе луковое.
Мальчик смотрел на лесного хозяина с недоумением, и тот недовольно крякнул.
– Совсем люди леса забросили, сказки позабыли. Пущевик – великан лесной. Глупые они зело да, случается, злобные. Вот я его Лихом и прозвал. Ничего, вырастет – к делу приспособим, будет пни корчевать, скалы ровнять.
– Так он ещё больше вырастет?
– Кто ж его знает… – снова вздохнул Леший. – Может, и не вырастет. Они же сначала ввысь растут, а ума долго набираются. По уму-то Лишенько – младенчик совсем. Ну да пущевики и взрослые умом большим не блещут. Хуже всего, что он видит плохо. Днём ещё ничего, а как стемнеет – и вовсе будто слепой котёнок. Раз вон вовсе сослепу к вам в лагерь вломился, так Семён его метлой своей гнал, перепугал дитятю до полусмерти, пришлось мне самому вмешаться.
Миша поневоле хихикнул, представив Семёна с его метлой против эдакого «дитяти». Сам «малыш» при воспоминании об этом обиженно мумукнул.
– Вот я ему и не разрешаю бродить нигде, как стемнеет. Да и спать детям по ночам надо! – продолжал Леший. – Он и спал бы! Если бы вы со своей бандой ночами по лесу не шатались! Разбудили малыша. А он как понял, что чужие по лесу бродят, так и кинулся его защищать… Эх, да что уж теперь!
– Извините, – Миша опустил голову. – Мы… клад хотели найти.
– Клад? – Леший с изумлением посмотрел на него и вдруг расхохотался, пригибаясь и хлопая себя суковатыми руками по коленям. – Клад!
– Значит, нет никакого клада? – спросил Миша, уже догадываясь, каким будет ответ. Однако Леший снова удивил его.
– Отчего же? Есть. – Миша вскинулся, а Леший, хитро щурясь, неторопливо продолжил: – Только не найти его никому днём, да и не во всякую ночь выйдет, потому как только раз в году может зацвести Жар-Цвет[6]
, что на сокровище скрытое указывает.– Сокровище? – как заворожённый повторил Миша, а Леший, снова усмехнувшись, но уже по-доброму, повторил:
– Сокровище. В каждой душе оно скрыто, да не каждому его найти дано.
– Ничего не понял, – честно признался мальчик. – А Про́клятая Настасья? Она-то тут при чём? Или ни при чём вообще?
– Настасья… эх, помню-помню. После того-то случая сюда и повадились охотники за кладами шастать…
– Так её отец всё-таки спрятал какие-то богатства?
– Да какие там богатства… – Леший неодобрительно покачал головой, пожевал губами. – Обнищал он – ещё задолго до той… ливарюции. Только усадьба у него и оставалась, и ту заложил. Дочка Настасья подрастает – а ей и в приданое-то дать нечего…
Александр Христофорович Белоцерковский не был ни заядлым игроком, ни гулякой, да и городов не слишком жаловал, предпочитая тихую семейную жизнь в собственной усадьбе с женой и дочерью. Однако после смерти любимой супруги он, бросив всё, отправился в столицу, надеясь найти забвение. Гулял по кабакам и клубам, кутил и играл в карты, пока не проиграл всё, что у него было. Тогда только опомнился, осознал – дома, в родовой усадьбе, предоставленная заботам нянек, осталась дочь, которой он теперь не сможет обеспечить достойного будущего…
По возвращении домой Александр Христофорович твёрдо решил для себя, что отныне главной заботой его жизни станет устройство судьбы Настеньки. Хозяйство в его отсутствие пришло в упадок, платить по счетам было нечем, и Александр Христофорович всё глубже увязал в долгах. Однако верные слуги всё ещё оставались с ним, кое-как удавалось содержать усадьбу, и отец упорно возил дочь на все приёмы к соседям, надеясь найти ей хорошего жениха.
Достойная партия в итоге нашлась – сын и наследник хозяина одного из соседних имений, блистательный юноша, богатый и влюблённый в Настеньку по уши.
Настасья Белоцерковская росла девицей скромной и благовоспитанной, любила музицировать в одиночестве, брала уроки танцев и много гуляла в окрестных лесах. К будущему жениху девушка не питала особенных чувств, однако и противен он ей не был, так что ничего против готовящейся свадьбы она не имела.
Всё изменилось в одну ночь. Однажды вечером Настасья, прогуливаясь в одиночестве неподалёку от отцовской усадьбы, заблудилась. Все окрестности она знала с детства как свои пять пальцев и, плутая от дерева к дереву, всё не понимала, как такое могло случиться. Не понимала, пока не вспомнила рассказы своей старой няньки. «Не иначе, леший водит!» – с усмешкой подумала она про себя. И то ли в шутку, то ли всерьёз – сама не поняла – попросила вслух: