Каникулы в Бракьенском поместье (СИ)

   - Послушайте, Феликс... Из ваших слов я понял, что вы знаете что-то важное. Не только для Эжена, но и для меня тоже.

   Старик цедит сквозь зубы:

   - Вы-то тут причем?

   Робер сжимает кулаки, но голос его остается спокойным.

   - Так вышло, что дела Жежена важны и для меня. Если дело в вознаграждении... - Он достает из кармана кошелек.

   Старик недобро смеется.

   - А вы парень не промах! Уже пронюхали, в чем тут дело, и хотите поживиться. Что ж...- Он, сощурившись, смотрит на кошелек. - Поглядим, во сколько вы оцените мои слова.

   Робер без колебаний протягивает кошелек старику.

   - Вот, возьмите. Это все, что у меня сейчас есть.

   Старик развязывает кошелек, ощупью пересчитывает монеты. Потом с сомнением смотрит на Робера.

   Робер снимает с шеи медальон.

   - Возьмите и это.

   Старик хватает медальон, пристально рассматривает. Потом кивает:

   - Этого достаточно. - Он ухмыляется. - Можете спросить молодого хозяина поместья, кого похоронили прошлой зимой в саду, под кривой яблоней, - он указывает пальцем в сторону сада. - И ваша вина, если за один этот вопрос вы не получите втрое больше, чем дали мне.

   Старик встает и, не прощаясь, идет к выходу. Робер ошарашено смотрит ему вслед. Когда старик скрывается в коридоре, он, словно очнувшись, кричит:

   - Постойте! Но что же... кто же там похоронен?

   Издали доносится ответ старика.

   - Девушка. Красивая молодая девушка.

***

   Меня убили? Кто? Когда? И за что, Боже... А матушка?.. Бедная моя матушка!

   Беспомощно смотрю на вернувшегося Робера. Впрочем, он потрясен не меньше моего. Дважды порывается заговорить - и умолкает.

   Нахожу в себе силы сказать:

   - Ты ведь знал и раньше, что я... не вполне живая.

   Сама не понимаю, откуда взялось это "ты". Взгляд Робера теплеет, он протягивает мне руку ладонью вверх. Не решаясь коснуться его ладони, отвечаю печальной улыбкой.

   Снизу доносятся голоса Жежена и служанки. Робер вскакивает с места.

   - Жежен! Я поговорю с ним.

   - Думаешь, это он...- Я не решаюсь произнести вслух слово "убийство".

   - Нет. - Робер мотает головой. - Этого не может быть. Что бы там ни было - он не убийца.

   - Потому что он твой друг?

   Робер твердо смотрит на меня.

   - Потому что он мой друг.

   - Робер, ты у себя? - Голос Жежена все ближе. Робер выходит в коридор и на секунду пропадает из виду. Я слышу, как Жежен рассказывает. - Мы с Ламонтом ездили смотреть Бракьенские поля, потом пили сидр в местной харчевне... Какой у тебя помятый вид! Ты что, только что проснулся?

   Робер молчит, и Жежен продолжает:

   - Смотри не заболей: климат здесь скверный... Вот управимся с бумагами - и прямиком в Париж! Дидье пишет, к ним приехала кузина. Блондинка, ты должен ее помнить...

   Робер и Жежен входят в зал. В отороченном мехом шлафроке Жежен выглядит не менее элегантно, чем во фраке. Он идет к камину, протягивает руки к огню.

   - Холодно...

   Не глядя на друга, Робер говорит:

   - Приходил Феликс.

   Жежен отшатывается от камина, словно обжегшись.

   - Феликс... дворецкий? Что ему от меня нужно?

   Не меняя интонации, Робер продолжает:

   - Он сказал, что у тебя в саду похоронена молодая женщина.

   Жежен проводит рукой по лицу, потом отворачивается и медленно идет к креслу. Не садится - стоит, опершись руками о спинку. Наконец с усилием произносит:

   - Он хотел признаться?

   Робер качает головой:

   - Нет. Он собирался тебя шантажировать.

   - Меня! - Жежен горько смеется. - А впрочем, поделом мне. Садись, - это Роберу. - С первого же дня ты спрашиваешь - безмолвно и вслух - что тут произошло. Сядь, я расскажу тебе.

   Робер бросает взволнованный взгляд в мою сторону, затем садится напротив Жежена. Тот, по-прежнему держась за спинку кресла, начинает рассказ.

   - Ты знаешь, я рано остался сиротой. Меня взял в опеку дядя, Денез Бракьен. В детстве я редко его видел: дядя определил меня в закрытый пансион, а забирая на каникулы, чаще всего оставлял под присмотром служанок. Когда мне исполнилось семнадцать лет, он вспомнил обо мне. Ввел в светские салоны, игорные дома. Дядя жил беспутно: менял женщин, играл ночи напролет... Говорили, он жульничает, но поймать его за руку никому не удавалось. Со мной его охотнее принимали в свете - дядя говорил, что я придаю ему респектабельности. Не скажу, чтобы мне все это нравилось. Дядя был человеком властным, раздражительным... Под горячую руку легко мог оскорбить или ударить. Когда пришло время выбирать: оставаться с ним или продолжать учебу, я не раздумывал. Поступил в школу изящных искусств и виделся с дядей только на каникулах.