Дженнифер мне объяснила, что с помощью специальной аппаратуры преждевременно родившимся детям помогают дышать. Ведь такие малыши не умеют сосать, глотать и дышать одновременно, поэтому кормят их внутривенно. Дети на ранних сроках даже плакать порой не умеют и спят практически целый день.
Не знаю, сколько я простояла там в первый раз, прилипнув к стеклу.
Я ходила к ней ещё три дня подряд. Внутрь не пускали, но и не прогоняли. А мне бы хоть просто быть рядом.
Наконец на седьмой день после родов, когда мы пришли «на дежурство», как называла мой «караул» у реанимации Дженни, она тронула меня за плечо и сказала:
– Смотри, ей уже сняли все трубочки. Она сама дышит. Теперь точно всё будет хорошо.
И я ожила. Снова стала дышать полной грудью и ощущать прилив сил и счастья. Я ждала той минуты, когда смогу подержать свою дочь на руках и вдохнуть этот вкус материнства.
Эмили мне принесли ещё через двое суток. И с тех пор мы практически не разлучались. Я не могла надышаться ей. Всё казалось, малышки прекраснее не существует.
И почему я раньше думала, что дети все друг на друга похожи? У Эмили был особенный маленький носик, вдумчивые глаза зелёного цвета – папины, мой высокий лоб и своенравный характер – тоже мой, видимо.
Мы пролежали в больнице около месяца. Добрали вес, набрались сил – и всё под присмотром врачей. Я постоянно читала статьи в Интернете, но почти все прошедшие через то же мамы твердили: «И всё у нас хорошо. От сверстников ни по росту, ни по весу не отстаем, учимся хорошо, писать-читать-ходить-говорить – всё можем». Это вселяло надежду.
В сам
Однако даже при таком шикарном сервисе домой хотелось безумно.
На выписку через месяц приехала даже моя мама. И я была совершенно счастливой, предвкушая свою блаженную жизнь. Теперь-то точно!
И дни помчались…
Ларри, когда дочь лишь привезли из роддома, боялся даже дышать рядом с ней. А вот на руках, как ни странно, держал с удовольствием. Пел ей какие-то колыбельные, которые я никогда и не слышала, рассказывал сказки и убеждал, что она понимает.
Он изменился. Стал мягче. И раньше теперь возвращался домой. Два раза в неделю мы гуляли с коляской по парку неподалёку от дома, и это было похоже на ту идеальную форму семьи, какой я её себе и представляла.
Конечно, нам нужно было постоянно посещать доктора, чтобы убедиться, что всё в порядке. Конечно, бессонные ночи давали о себе знать, и иногда я просто рыдала в отчаянии, ощущая себя беспомощной, плохой матерью. Особенно после того, как моя главная помощница – мама – уехала через пару недель. Но от няни, несмотря на все уговоры Ларри, я отказалась.
– И так сижу дома. Нет, никаких посторонних людей рядом с Эмили.
Я говорила с ней часто по-русски. И колыбельные пела на русском. Мне хотелось, чтобы дочь привыкала к двум языкам. И я много читала о том, как воспитывать ребенка-билингва. Не потому, что это дань моде, а потому, что мне хотелось передать корни дочери.
Большую помощь оказала и мама Ларри. Трейси прилетела, когда мы с дочкой ещё были в больнице. Побыла пару дней, и, не желая создавать лишнюю суету, улетела обратно в Лондон, пообещав приехать снова через пару недель.
И как только моя мама, побыв немного, улетела в Россию, и я от отчаяния и безысходности, от этих бессонных ночей и ещё не до конца развитых навыков обращения с ребёнком готова была сойти с ума, моя свекровь прилетела на помощь. У неё так ловко всё получалось, да ещё и с улыбкой, с юмором, как будто она воспитала по меньшей мере десятерых, а не одного Ларри, который младенцем был почти тридцать лет назад.
Ларри теперь гастроли планировал так, чтобы хотя бы раз в неделю на день или два оказываться дома. Больше бы он и не смог.
Долго нашу тайну сохранить не удалось. Ещё пару месяцев после рождения Эмили он ухитрялся ловко обходить расспросы о девушках. Просто мог покрутить одним через другой указательными пальцами, не ответив ни «да», ни «нет». И ведь не врал – девушки у него действительно не было. Были жена и ребёнок.
Но потом нас увидели.
Всего одно неудачное появление «в свете», и весь Интернет взорвался сенсацией.