Каннибалы

Перешагнула через чьи-то ноги. Сначала склонилась, обнимая собственные икры. Потом задрала ногу, приладила вдоль стены, стала раскачивать тазом, нажимая, продавливая тело в шпагат – глубже, глубже. Казалось, тело не тянется, а просто покрывается мелкими разрывами. «Не ной», – сказал под черепом мамин голос.

Прошла, переступая через разложенные ноги, села за рояль концертмейстер.

– О, Вероника, ты разве не на больничном?

– Соскучилась по балету.

Не прошла, а будто вкатилась и направилась к стулу Глебова. Дуля из жиденьких седых волос на затылке смешно подчеркивала массивную колоду тела.

– А я на больничном, – быстро ответила ей на незаданный вопрос Вероника. – Просто чтобы из формы сильно не выйти.

– Правильно, – кивнула Глебова. И посмотрела на остальных. – Ну поехали, девочки. Встали, встали! Шевелимся!

Все расползлись по своим местам, положили руку на палку.

– Ти-па-па-а-а-ам! Пи-рим. Пи-ри-рим… – начала показывать Глебова, одновременно напевая, какая требуется музыка: руки порхали, объясняя то движения ног, то собственно рук. На лбу ее, над губой старухи выступил первый пот. Она упала на стул. Вдоль палки пробежало общее движение: все составили стопы коробочкой, округлили свободную руку.

Концертмейстер бросила пальцы на клавиши.

Когда Глебова задавала комбинации прыжков, перебирали маленькие ножки в лайковых мягких ботиночках, подпрыгивали дряблые щеки и огромная грудь под свитером – сама Глебова уже давно не подпрыгивала. Солисткой в свое время (то есть во время великой Плисецкой) она была, как говорится, никакой. Но танцевала технично, грамотно (грамотнее Плисецкой). И класс вела хорошо. Разогревала, но не изматывала – впереди же рабочий день репетиций!

После упражнений у палки все разбрелись по залу, выстроились в шахматном порядке, чтобы не загораживать друг другу отражение в зеркале. Адажио. Долгие выстаивания на одной ноге, плавные перемены поз.

– Лада-да-а-а-а-а-а-ам, – тянула Глебова, водя носком свободной ноги по полу. Оторвать его совсем она не решалась – чтобы не грохнуться всей тушей. Но все понимали: нога должна быть задрана к лицу. Кто соображал помедленнее, переступали вслед за Глебовой, водили руками – как бы конспектируя заданную комбинацию. Все глядели в зеркало.

Старуха утерла лоб полой кофты.

– Поехали.

В музыке рояля узнавались именно что «лада-да-а-а-а-а-а-м». Вероника подняла колено, распрямила и отвела ногу назад, прогнулась – и сбросила движение. Схватилась за поясницу.

«Ленивая корова», – презрительно свистнуло позади. Марина, определила источник звука Вероника, но виду не подала. Все продолжали двигаться. Никто не обернулся.

– Вероника, ты там как? – выглянула за стволами ног Глебова.

– Рановато с больничного вышла, – успокоила ее Вероника. – Мне на сегодня хватит.

– Ты поосторожнее.

Вероника ослепительно улыбнулась сразу всем и никому в особенности. Сняла с палки свое полотенце, подцепила не пригодившийся мешочек с твердыми туфлями и вышла, подгоняемая в спину бурлящими волнами рояля.

Затворив за собой дверь, прибавила шаг. Остановилась у расписаний. Все расчерченные клетки содержали слово «сапфиры». Все силы театра были стянуты к близящейся премьере. Вероника быстро пробежалась глазами по отметкам режиссерского управления: общ., солисты, общ., дуэт, трио, общ.+сол. Нашла зал, куда отправится Белова сразу после класса. Бежать было нельзя – бег привлекает внимание. Что есть сил Вероника старалась идти, как и должна идти балерина, у которой сегодня нет, в общем-то, никаких дел.

Зал уже был отперт.

Вероника проскользнула в дверь.

Ослабила шнурок на мешочке с туфлями, вынула коробочку. Отвинтила крышку. Не дыша, аккуратно раструсила белые жирные крошки над ящиком с канифолью. И прикрыла дверь за собой, как будто тишину в классе никто не нарушал.

В гримерке Вероника поглядывала на часы в телефоне. Дождалась, когда все после класса расползутся по своим репетиционным залам. Убедилась, что прошел с шумной свитой и Эванс.

Вошла она в зал, не таясь. Белова уже стояла обеими ступнями в ящике с канифолью. У Вероники забилось сердце. Но голос послушно был спокоен и сладок:

– Можно репетицию посмотреть?

Эванс вопросительно уставился на пресс-секретаря – ждал перевода.

– Конечно. Пожалуйста, – первой ответила Белова. Таков был неписанный театральный кодекс. Это была ее репетиция. Раз она не возражала, то и Эванс махнул Веронике рукой: пожалуйста.

Он бродил перед зеркалом, водя руками, шевеля губами: менял порядок движений в вариации балерины.

– Я вообще не в форме, – как бы посмеиваясь над собой, как бы откровенно призналась Вероника. Сделала паузу: здесь собеседнице полагалось возразить. Белова так и стояла в ящике, молча слушала.

– …И может, никогда вообще в такую форму не войду, – пришлось кокетливо засмеяться Веронике. Но возражений опять не последовало. Белова глядела, не мигая. «Сука», – подумала Вероника. Выдавила улыбку.

– Садись, – сказала Белова.

– Постою, – Вероника боялась пропустить свой выход.

– Мадам! Тащи сюда задницу! – нетерпеливо позвал по-английски Эванс.