Каннибалы

«Ее травят», – перевел Борис: как он и заметил еще тогда – мелкие выходки, достойные пионерского лагеря.

– Я приду, – повторил он.

Когда Белова ушла, Борис вынул телефон, набрал Авилова и извинился, что не сумеет вырваться поужинать вместе.

Услышал, что тишина на том конце была окрашена недовольством.

– А ты на балет пойти не хочешь? – предложил. – Сегодня.

Авилов захохотал:

– Вместо стейка?

– У нас ложа своя. Можем в ложе поговорить.

– Нет, спасибо. Ты же у нас теперь попечитель. Сам и страдай. После спектакля расскажу.

– Я не буду отключать телефон. Если вдруг новости.

– После спектакля! – отмел его опасения Авилов.

Этим вечером Вострова должны были допрашивать в Следственном комитете.

17

Еще одно свидание с пухлым фиолетовым диваном. Задраив пластиковый замок контейнера, Петр понадеялся, что оно последнее. Затянул ремень брюк. Оправил одежду.

По инструкции контейнер полагалось самому опустить в холодный бокс, он стоял тут же. Выйти. И только потом вызвать медсестру, чтобы забрала. Петр понял почему – чтобы избавить от неловкости. Не пациентов, конечно: клиентов. Размножение нестойкого к выживанию московского среднего класса было обставлено тонким сервисом, как размножение панд.

В фойе среди пухлых младенцев Петр вынул вибрирующий телефон: Кириллов.

– Извините, – сказал затылку, склоненному за стойкой.

Отошел, прикрыл трубку ладонью:

– Привет.

– Тебя все еще интересует та тачила? – не поздоровавшись, начал Кириллов.

– А что, ваш клиент?

– И да, и нет, – тон Кириллова был странным.

– То есть?

– На Степана этого Боброва несколько раз приносили заявление женщины. Сломанная рука, сломанная рука, побои.

– Ну так?

– А потом забирали.

– Подружки его, значит?

– Проститутки. Значит. Ну и откупался он от них тоже, может, – предположил Кириллов.

– Или припугивал.

– И припугивал.

– По любому, логика баб понятна.

– Шлюхе – кто поверит?

– Мразь этот Бобров, похоже, еще та, – тихо согласился Кириллов. Далеким фоном послышались голоса.

– Спасибо, – ответил коротким гудкам Петр.

Степан Бобров, владелец добротной «ауди», респектабельного костюма, новой квартиры и уважаемого кресла в фирме, связанной с космической отраслью, был тем, каким и показался Петру: слишком уж добропорядочным, чтобы ему верить.

– Осмотрительный гражданин Бобров…

– Да? – ответил он на звонок. – Привет, дорогая.

– Все в порядке? – тревожилась Лида.

– Конечно.

– Я просто беспокоилась, не забыл ли ты…

– Не забыл, – быстро перебил Петр. – Почему я должен был забыть?

Комок бумаги, брошенный к мигающему, рождающемуся огоньку ссоры. Нет, так нельзя. Стоп.

– Лида, ну как я могу такое забыть? Ты что? Конечно, все в порядке, – мягко поправился Петр.

– Да, – как будто кому-то в стороне сказала она. – Пока.

Огонек ссоры, зашипев, пустил струйку дыма, угас. Но горький запах еще некоторое время висел в воздухе.

18

Руки были холеные, тонкие, с обточенными и полированными ногтями. И с мозолями – тремя желтоватыми камешками на ладони, которая каждый день сжимает палку в балетном классе. Вероника поскребла один: ничего с ними не поделаешь. Что он там нудел? Перчатки. Да.

Она вынула тоненькие нитяные перчатки. Похожи на те, в которых делают маску для рук. Надо будет поделать маску для рук.

Вероника обернула инструмент бархатным одеяльцем. Перекрестилась, и вправила этот кокон в сумку, осторожно подняв борта.

«Если будет хоть на волосок царапина…» – сказал ей Геннадий.

«Тогда ты меня убьешь?»

«Нет, моя любовь. Тогда мы не получим деньги. И у тебя не будет новой сладенькой маленькой машинки. Убьют – скорее меня. А так все в порядке, дорогая».

Вероника старалась. Очень старалась. Она всегда старалась. В прошлый раз она чуть в обморок не хлопнулась. Когда в коридоре к ней прицепился какой-то придурочный чувак в костюме. А она – с сумкой! Отстал, слава богу. В тот раз.

Вероника выглянула в коридор. Вроде чисто.

Выплыла уверенной походкой. Сердце колотилось, как после коды в темпе vivace.

Выдавила улыбку и «Пока, ребята» охранникам, которые – она знала – дружно пялятся на ее задницу.

19

Славик не любил вот эти вот последние минуты. Не знаешь, куда себя девать. Совершенно как в поездках, когда все контроли прошел, а в самолет еще не пускают, и никаких развлечений, кроме телефона и туалета.

За стеной занавеса мартовскими голосами завывали настраиваемые скрипки, похрипывали фаготы, снегирями посвистывали флейты, время от времени испускала жестяной звук труба.

На противоположной стороне кулис начала собираться белая пена: кордебалет.

Подчеркнуто буднично протопал по сцене монтировщик. На сцене вздымался живописный парк с торчащим зубом замка вдали. Перекликалась сквозь хрип раций машинная часть и режиссер, ведущий спектакль. Наводили последний блеск. Кто-то из девиц в последний раз пробовал каверзные туры, как будто запускал и запускал волчок, а тот все валился и валился набок.

У всех было какое-то дело.

Славик прислушался к себе, напряг на проверку мышцы внизу живота: нет, в туалет не хотелось.