Каннибалы

Вероника видела, как любопытные глазки изучают раскиданное на полу барахло. Принялась машинально собирать гетры, рейтузы – террариум дохлых шерстяных удавов. Не очень соображая, что делает. Главное, сохранять видимость того, что она занята чем-то понятным. Приемлемой правдой. Сердце било по желудку. Подвернулась сумка – стала запихивать все в сумку.

Не дождавшись ответа, Люда поинтересовалась:

– А почему к тебе поклонница приходила? Когда Белова вводилась, – безжалостно уточнила она и опять прикинулась дурой: – Спектакль-то – Беловой был. Она что – спектакль Беловой приходила смотреть? Ну и народ, совсем обнаглел… Это ее мужик в костюме потом искал? Поклонницу твою?

Вероника засаживала кофту в сумку так, будто вталкивала ее Люде прямо в любопытную пасть, в горло. Но говорила – спокойно:

– У нее и спроси! Зачем. Что тебе вообще надо?

Но Люда не убралась.

Она изучала Веронику, разгром в гримерке. Вероника вдруг увидела его. С полок, как нити рвоты, свисало барахло, которое до этого дня не тревожили месяцами, годами. В комнате повис запах пота, пыли, духов, канифоли. Старья. Старье, вот кто она сама. Никто ее больше не боится. Неужели это настало так скоро?

– Да ничего, – не проглотила язык Люда. – Просто спросила: канифоль – принести? У меня есть.

– Мне не нужна канифоль, – ответила Вероника, но быстро спохватилась: – Я сегодня репетировать уже не буду. Неважно себя чувствую.

– Ну ты поправляйся. Мне ведь не срочно. Просто интересно… Поправляйся! – крикнула ей вслед Люда.

Вероника прибавила шаг.

К счастью, лифт ждал на этаже. Вероника шмякнулась задницей, спиной в стену, чувствуя, как мерзкий пот пропитал одежду под мышками. Утопила кнопку. Поехали навстречу друг другу две железные челюсти.

Вот бы эти двери отсекли от нее сразу все, все.

15

Ну почему они всегда все выглядят, как старые девы? Разве трудно покрасить, например, волосы? Купить красивые очки. Или вообще, перейти на линзы. Подтянуть сиськи – если не у пластического хирурга, то хотя бы нормальным лифчиком. Геннадий знал о женщинах все. Из чего получается их красота – тоже. Всю техническую сторону. Срезание кожи у ногтей, отшелушивание ороговевших слоев кожи, подпиливание, обертывание, депиляция, клей для ресниц, тугие трусы. Это не мешало. Ты же не любишь свою машину меньше оттого, что в ней надо менять масло. Геннадий любил женщин. Но только ухоженных.

Некрасивые раздражали его пустым упрямством, ленью, а больше всего – эстетической тупостью. Из некрасивой всегда можно стать интересной. Но почему же они – пальцем для этого не шевельнут?

Женщины в таких местах работали сплошь неинтересные.

Заседания комитета по культуре, визиты в разнообразные культурные учреждения Москвы поставляли Геннадию обильную пищу для желчных раздумий.

Музей сценического искусства имени купца Говорушина, в московском просторечии известный как Театральный, не был исключением.

Геннадий смотрел на витрину, в которой манекен показывал миру расшитый лепестками костюм Нижинского, и видел, как в стекле отражение женщины приближается – по тихим коврам музея шаги ее были неслышны.

Что вот ей, например, мешает? Римма Петровна была убийственно неинтересна. Причем по собственному выбору. Деньги на то, чтобы стать красивой, у нее были. Геннадий это точно знал.

Он сам нашел ей покупателей, например, на эскизы Льва Бакста. С некоторых пор они считались утраченными в результате несчастного случая (прорыв трубы). А Римма Львовна, имевшая доступ в хранилище, получила сумму наличными.

Геннадий повернулся, широко улыбнулся и тут же склонился поцеловать не знающую крема и маникюра руку.

Риима Львовна выслушала.

– Тальони… – пробормотала она. – Трудновато.

В глазах у нее уже стоял гончий блеск, обычный для тех, кто любит деньги. Тем не менее женщина изображала недотрогу:

– Ну не знаю… Вы меня застали врасплох. Все-таки Тальони…

– Я вас понимаю, – заверил, скорчив ханжескую мину, Геннадий.

16

Римма Львовна дурой не была. «Присесть» (как это элегантно называли в Москве с подачи президента Петрова) после очередной ревизии фондов ей совсем не хотелось. Атласные башмачки не могли погибнуть во «внезапном» извержении московского водопровода – это не эскизы. Но здесь помог Дмитрий Львович, знавший о рынке старинной одежды, шляп, обуви и украшений многое, почти все.

– Туфли 1830-х годов? – потер он твердую пяточку подбородка, выступавшую из мягких округлостей.

– Стерлядки, – уточнил фасон Геннадий.