Кант. Биография

У Канта тогда начался самый яркий его период. Когда я поступил в университет, он читал бесплатные лекции по метафизике. Я сразу же пошел на его лекции и не смог их понять. Учитывая то уважение, которым пользовалось имя Канта, и мои вечные подозрения в отношении своих способностей, я подумал, что следует уделять учебе больше времени. Поэтому я расспросил всех знакомых, нет ли у них книг по метафизике и другим философским дисциплинам. Вскоре я держал в руках труды Вольфа, Мейера и Баумгартена, а также несколько очень плохих книг, которые прочел с большим трудом. Я работал целыми ночами, трудился над одной книгой по двадцать часов и больше, и так ничего и не выучил.

Удобного случая не представлялось, и к тому же я был слишком горд и упрям, чтобы признать свое невежество перед другими и попросить у них помощи. Я начал подозревать, что некоторые студенты Канта знают даже меньше меня, и подумал, что они ходят на его лекции, чтобы завоевать репутацию. Я начал поддразнивать некоторых из них, заявляя, что вся философия бесполезна[841].

Тем не менее Бачко далее заявляет, что книги «О человеке» Гельвеция, «Философия здравого смысла» д’Аржана, «История философии» Иоганна Якоба Брукера, а также некоторые работы Гроция, Гоббса, Гассенди и подобных философов все-таки оказались полезными.

Опыт Бачко, по всей видимости, не такой уж и нетипичный, показывает, что Кант изменил манеру чтения лекций. Он больше не гнался за изяществом и популярностью, а взращивал определенного рода «темноту», из-за чего студентам было очень трудно его понять. Он приобрел репутацию сложного философа. Некоторых студентов впечатляли глубина или темнота высказываний Канта, что, впрочем, вполне типично для немецкого университета. Они ходили на его лекции только потому, что не понимали их. Кант знал об этом. Когда в 1778 году его спросили, не опубликует ли он сборник записей лекций как источник информации о его новой философии, он ответил, что это сложно по целому ряду причин. Главной причиной было то, что

…метафизика – это курс, который я в последние годы так переработал, что, боюсь, даже проницательному уму было бы сложно точно извлечь из чьих-то записей идею, которая на лекции была, по моему разумению, понятной, однако поскольку ее записывает новичок и поскольку она во многом отходит от моих более ранних идей и от более привычных понятий, – то, чтобы изложить ее систематически и понятно, потребовался бы столь же прекрасный ум, как Ваш[842].

Через два месяца он снова жаловался:

…самые способные мои слушатели, которые могут все понять, – они как раз-таки меньше всего заботятся о том, чтобы делать подробные дословные записи; они записывают только главные моменты, которые смогут обдумать впоследствии. Те, кто записывает подробнее всех, редко обладают достаточной способностью суждения, чтобы отличить важное от несущественного, и сваливают уйму неправильно понятого материала рядом с тем, что они, возможно, поняли правильно[843].