Кант. Биография

Третье возражение Гарве было связано со вторым. Он утверждал, что на практике мы никогда не знаем, какой именно из того множества мотивов, которыми мы обычно обладаем, побудил нас сделать то, что мы сделали. Долг – не лучшее руководство к действию, чем любой другой мотив. Кант утверждает, что это неверно. Понятие долга «проще, яснее, понятнее и естественнее», чем любой мотив, вытекающий из счастья. Максимы, основанные на счастье, чрезвычайно трудно сформулировать, как и действовать в соответствии с ними. И все же нравственное воспитание до сих пор основывалось на таких максимах. Далее Кант утверждает, что именно это препятствует моральному прогрессу, и это не доказывает традиционной точки зрения, что моральная теория не работает на практике. Она работала бы, если бы только мы попытались.

Гарве возражал Канту, утверждая, что непонятно, как кто-то «может сознавать, что полностью отказался от своего стремления к счастью». Кант признавал, что никто и не может сознавать, что он действовал исключительно из долга. В таком случае, если индивид в принципе не может знать, смог ли он что-то сделать, то его можно извинить за то, что он считает, что проблема заключалась в самой «попытке» это сделать. И даже если бы имело смысл пытаться достичь того, о чем мы никогда не будем знать, действительно ли мы этого достигли, то все равно было бы неверно, что понятие чистого долга проще, яснее, понятнее и естественнее. Спор с Гарве не дает независимых доказательств точки зрения Канта. В самом деле, признание Канта, что мы никогда не можем знать, действовали ли мы только из долга, показывает: его выведение долга из одного только чистого разума не лишено проблем – проблем, которых у Гарве не было. Точка зрения Гарве, может, и делает мораль более внешней, но и дает ей более понятное объяснение. Идеализм Канта, возможно, и был более вдохновляющим, но он не обязательно был яснее сформулирован или лучше защищал наши обыкновенные моральные убеждения.

Вторая часть статьи представляет собой попытку ответить на два вопроса: 1) почему мы должны подчиняться существующим правительствам? И 2) существуют ли обстоятельства, при которых мы оправданы в а) неповиновении или б) свержении существующих правительств? Французская и Американская революции, а также действия Фридриха Вильгельма II и его цензоров сделали этот вопрос чрезвычайно актуальным для Канта как по политическим, так и по личным причинам. Ответ Канта на 2б состоит в том, что попросту не бывает таких обстоятельств, при которых мы имеем право на революцию. Хотя революции в некоторых случаях и могут улучшить положение вещей, но они никогда не оправданы. Не может быть ни юридического, ни морального права на революцию. Его ответ на 2a почти в такой же степени отрицателен. Граждане не имеют права на неповиновение, даже если считают какой-то закон несправедливым. В действительности не они решают, справедлив ли закон – это могут сделать только законодатели. И все же они имеют право ставить вопрос о справедливости законов. Законодатель должен признать право гражданина «открыто высказывать свое мнение о том, какие из распоряжений государя кажутся ему несправедливыми по отношению к обществу»[1464]. Свобода пера неотъемлема. Публично говорить о предполагаемых несправедливостях не обязательно означает не повиноваться.

Эта свобода слова вытекает из взглядов Канта на то, что власть правительства легитимируется общественным договором. Не соглашаясь ни с Гоббсом, ни с Локком, Кант утверждает, что общественный договор следует понимать не как объяснение происхождения правительства, а как нормативную идею, проясняющую отношения между правительством и гражданами. Она показывает, согласно Канту, что правительство в конечном счете может быть оправдано только согласием тех, кем управляют, и что государственная власть морально оправдана только в тех случаях, когда все разумные существа могут с ней согласиться. «Право есть ограничение свободы каждого условием согласия ее со свободой всех других, насколько это возможно по некоторому всеобщему закону; а публичное право есть совокупность внешних законов, которые делают возможным такое полное согласие»[1465]. Народ имеет «неотъемлемые права» перед лицом правительства, пусть эти права и не могут оправдать неповиновение или мятеж.

Нет никакого противоречия между кантовским отрицанием права на восстание и его энтузиазмом по поводу Французской революции, или, лучше сказать, сам Кант не видел тут никакого противоречия. Людовик XVI фактически отрекся от престола, когда созвал Генеральные штаты. Так что с юридической точки зрения Французская революция не была восстанием. «Во Франции Национальное учредительное собрание могло изменить конституцию, хотя изначально было созвано лишь для того, чтобы привести в порядок финансы. Ибо его члены были представителями всего народа после того, как король позволил им издавать указы в соответствии с неопределенными полномочиями. До этого король представлял нацию…»[1466]