Кантата победивших смерть

— Клянусь, я не хочу быть занудой, но прошу тебя, не надо придумывать оправдания. Все, что от тебя требуется, — просто сказать «да, я знаю, что тебе плохо». И все. Это все, что требуется нам обеим. Извини, я ни хера не соображаю, чего хочу и что делать.

— Когда кто-то говорит, что не хочет быть занудой, обычно происходит ровно наоборот.

Натали усмехается.

— Невероятно! Ты называешь занудой беременную тетку, страдающую бешенством? Это прямое нарушение клятвы Гиппократа.

— Нат…

— Ой, признайся, разве ты своих пациентов тоже называешь занудами? Вот это номер. Давай я сделаю вид…

— Нат.

— Что? Что?

— Я знаю, что тебе нехорошо.

— Спасибо, Мола. Спасибо. Нет, правда. — Каждое слово звучит все тише, как медленно затухающая мелодия.

— Врачи больше не приносят клятву Гиппократа.

— Вот как?

— Я давала современный вариант клятвы, заново составленный доктором Лазаньей.

— Ох, лазанья! Ням-ням. — К Натали возвращаются преувеличенная громкость и энтузиазм. — Эй, мне нравится твоя толстовка. Желтый — мой новый любимый цвет.

— Так сними ее.

— Чтобы не быть похожей на гигантскую резиновую утку? С удовольствием.

Сдержанно посмеявшись, они продолжают путь молча, минуют еще один поселок-призрак, в котором роль призраков играют проекции из прошлого — того, что когда-то было, и чего, возможно, уже никогда не будет.

Желание сказать хоть что-нибудь, что угодно, лишь бы не прерывать разговор, становится нестерпимым. «Ветровое окно очень большое, не так ли?» — говорит Рамола, заранее зная, что Натали не устоит, чтобы не подколоть ее британскую манеру речи.

— Ветровое окно?

— Извини. В Америке, конечно, говорят «стекло».

— «Окно» мне нравится. И да, оно действительно большое. В него виден весь мир. Все на свете.

Рамола не отрывает взгляда от дороги, она боится, что, если глянет на подругу, увидит на ее месте призрака.

II. Набери себе мусора в ранец [12]

Нат

Привет, это опять я. Я тебя люблю.

После записи последнего сообщения прошло не больше получаса, а кажется, что две недели. Рамола вместо двух недель говорит «четырнадцать дней», она до сих пор не понимает, что в этой стране так никто не говорит, кроме твоего папы и других детей, делающих вид, что тратят на компьютерные игры всего лишь дни, а не целые недели. Да-да, я назвала твоего папочку ребенком. Он бы рассмеялся и полностью согласился со мной. Не могу поверить, что его больше нет…

Ну да ладно, ты не станешь это слушать, пока не пройдет несколько лет. Несколько лет с моего времени. Так что не стоит разглагольствовать о неделях, днях и времени. Это слишком. Время — тяжелая штука. Оно давит на плечи, его давление невозможно измерить.

Господи, я говорю дурацкими загадками, как бешеный Йода.

Мы опять в пути. Больницу пришлось покинуть. Там пожар. И зомби…

— Натали, они не…

Да знаю я, знаю. Ну хорошо, не зомби. Ты тоже наверно знаешь. Раз ты можешь спокойно слушать эту запись, значит, все это уже осело в учебниках истории. Моя мечта — чтобы тебе ничего не угрожало.

Итак, они не зомби. Мертвые не возвращаются. Глупо даже упоминать, потому как это и так ясно, правда? Никто не возвращается.

Темнеет. И я теряю нить…

Я, конечно, шутила насчет зомби, но лишь отчасти. Больные люди пребывают в бреду, они агрессивны, кусаются, поэтому легче называть их «зомби», чем «лицами, зараженными супервирусом бешенства, утратившими способность принимать осмысленные решения».

Я не острю. Правда-правда. Просто мне так легче говорить, иначе остается кричать и плакать.

Тем не менее я надеюсь, что ты будешь совершать осмысленные поступки. Ничего страшного в глупых поступках, конечно, тоже нет. Ни один человек не поступает в жизни всегда исключительно хорошо, да и не всегда заранее ясно, какой поступок хороший, а какой плохой или где-то посредине, — как это определить? Ну, хотя бы клей не нюхай. Нюхать клей — безусловно плохой поступок. Не разогревай в микроволновке сваренное вкрутую яйцо. Не пей молоко с истекшим сроком хранения. По запаху не определишь, сколько ни нюхай.

Когда я училась в старших классах и гуляла с друзьями, мама говаривала: «Совершай осмысленные поступки, Натали». Она гордилась собой, потому что, в отличие от других мам, не прибегала к фразам типа «не будь дурой», или «веди себя хорошо», или «не садись за руль выпивши», или «береги себя, не вступай в разговоры с незнакомыми мужчинами и не жди, пока зомби нападут на тебя».

Ты слышишь, как тетя Мола цыкает на меня всякий раз, когда я произношу слово «зомби»? Она сидит рядом, на положенном месте, везет меня на машине «Скорой помощи» в другую больницу — надеюсь, там нет пожара. Я не выдумала этот бред.

А потому — поздоровайся с тетей Молой еще раз.

— Ага, значит, мне суждено быть тетей Молой? А меня ты не спросила?

Нет. Скажи «привет», тетя Мола.

— Привет, тетя Мола.

Видишь, какая она хитрая? Всего две минуты назад назвала меня «занудой» — ты не слышала.

— Я не называла тебя…

Еще как называла. Не ври моему ребенку.