Канцелярский клей Августа Мёбиуса. Сборник рассказов

– Верка! «Запор» все равно не заводится – мы на заднем сиденье прямо во дворе под фонарем, чтобы все козлы видели и завидовали!

Вера Станиславовна еще раз запустила тонкие пальцы с длиннющими алыми ногтями в липкие волосы Вотова, сплюнула через плечо косточку от яблока и опять впилась в обветренные и потрескавшиеся губы Петра Вотова.

2002 г.

Ямантау

(«Лиterrатура» №54, 2015)

Жил я под горой, гора называлась Ямантау, в посёлке городского типа, посёлок назывался Межгорье. Работал в рабочей столовой, столовая называлась по-разному: вечерами на её бетонном козырьке светилось фиолетовым неоном «олово» в родительном падеже, а днём, когда электричество на улицах за ненадобностью отключали, висела большими мёртвыми буквами «Столовая». Рабочие, копавшие в горе Ямантау секретный город, называли нашу столовую только «Оловом». Они и американским шпионам, кишевшим вдоль границ нашего посёлка, рассказывали в ближайших к Межгорью пивнушках, что добывают именно олово; ухмылялись в длинные запорожские усы, макали их в пятисантиметровую белую пену заботливо подставляемых пивных кружек и добавляли, что, мол, для всех радиолюбителей страны, чтобы те паяли свои радиоприемники и слушали потом сквозь треск и вражеское шипение «Голос Америки».

А меня как только ни звали! Первое свое имя я не любил, потому что в детском саду сразу стали обзывать: Юрка-жмурка, Юрка-пурка, Юрчик-полудурчик. Гораздо интереснее было искрящее, страшно гудящее, паровозное имя Тормоз – но я плохо выговаривал некоторые буквы, и глуховатые от своих отбойных молотков рабочие стали звать меня скучным, висящим у каждого из них на поясе шахтёрским Термосом.

Но в один из весенних дней мама, всхлипнув от радости, сказала своей лучшей подруге Тамаре Леопольдовне по секрету: «Представляешь, поставили аутизм!» И все в Межгорье стали звать меня Аутом. Это было замечательное имя! Когда разъяренные пацаны орали друг другу на футбольном поле «Был аут!» – «Не было аута!», я подходил к ним и говорил, что я был, стоял вон там, у сваленных в кучу портфелей, и пацаны вместо того, чтобы остервенело продолжать спор маленькими кулачками в цыпках, начинали хохотать и, обнимаясь, виснуть друг на друге.

А какой фурор – мне потом парторг отряда взрывников Сейфульмулюков так и говорил при каждой встрече: «Ну и фурор ты произвел!» – произвел я в клубе «Учиться, учиться и еще раз учиться»! Тогда в рамках культурного обмена между подземными пролетариями района проходил образцово-показательный боксёрский поединок. Встречались белорецкий кандидат в мастера спорта Шафиков и кандидат в члены КПСС, лучший забойщик Межгорья Пашка-полведра. И в самый кульминационный момент строгий дяденька в белой рубашке с черной бабочкой на шее, досчитав до девяти, позвал меня на ринг. И я, перешагнув через, казалось, непобедимого – говорили, что однажды его не смог перепить даже главный инженер Сан Саныч, – дядю Пашу, сказал попятившемуся строгому дяденьке, что вот он я и что если что, то готов!

Сейчас на работе у меня тоже хорошее имя, может быть, даже лучше, чем было, потому что, когда руководители производства Межгорья долго и основательно отмечают в «Олове» чьи-нибудь поминки, они после первого перекура на крыльце под козырьком переходят на секретные производственные дела и кричат через стол друг другу обо мне: дефективный бур вышел из строя! дефективные партии в литерах А, Б, С! весь первый отдел дефективный вместе со своим начальником Планшетовым! сделать план в таких дефективных условиях нет ну никакой возможности! и хорошо Сан Санычу, потому что он помер, правда, гроб ему дефективные столяры выстрогали тоже дефективный!..

* * *

Я доставал из большой чугунной ванны гранёные стаканы, выливал из них серую мыльную воду, протирал мокрым вафельным полотенцем и ставил в лужицу на дне синего пластмассового подноса. Лучики мартовского солнца пробивались сквозь маленькое пыльное окошко под потолком, падали наискосок в сотни граней и весело разлетались по кухне разноцветными зайчиками.

– Эй, дефективный! Шевелись там! Компот не во что разливать! – звала тётя Зоя, и я, позванивая весёлыми зайчиками, торопливо тащил поднос к огромной алюминиевой кастрюле, из которой тётя Зоя длинным черпаком разливала жёлтый компот по стаканам и передавала их в коричневые мозолистые руки рабочих.

Я любил тетю Зою, она была добрая, хоть и говорила, что попробовала всех дееспособных мужчин Межгорья на зубок. Меня тётя Зоя своими сверкающими в электрическом свете постоянно мигающих люминесцентных ламп золотыми зубами не пробовала, и даже напротив, всегда позволяла дремать в кладовке на мешках с картошкой и луком.

* * *