Канун

«Здесь в числе многих начинавших Василий Андреев читал свои первые рассказы. Однажды некий Чертков, выступая в прениях… о рассказе Андреева… отозвался как о «слабом, мрачном и реакционном». Андреева это расстроило всерьез и надолго, заставило сильно призадуматься… Совершенно болезненно он воспринимал уход публики до обмена мнений. Один раз он не выдержал и крикнул: „Куда же вы уходите, сейчас ругать будут!“»[3].

В период формирования общих контуров литературного процесса 20-х годов его творчества коснулось холодное веяние официальной критики, отбросившее писателя на периферию литературы. В оценках критикой отдельных его произведений слышны интонации политического неудовольствия, жестко-официозного неприятия, когда писателю-«попутчику» рекомендуется ни много ни мало — преодолеть в себе отчужденность от революции[4].

Позже, уже в 30-е годы, когда за плечами писателя около десятка изданных книг, где заговорила разными голосами беднота городских окраин, где в анализ мощи революционного разлива вовлечены до тех пор неведомые литературе массы социальных низов, — нормативная критика все еще продолжает возводить стену между «нашей» и не совсем нашей литературой. «Конечно, вся эта галерея типов, великолепная сама по себе, очень далека от современности, — пишет критик З. Штейнман, призывавший обратить внимание на талантливого прозаика. — Андреевский герой еще за пределами этих интересов. Это в большинстве случаев человек «старого Петербурга», а не «нового Ленинграда», петербургский обыватель, а не ленинградский гражданин»[5].

Итак, с одной стороны, как пишет о жизни В. Андреева Л. Радищев: «Борьба с самодержавием. Ссылка. Гражданская война. Защита Петрограда. Он меняется и растет вместе со всей советской страной»[6]. С другой — трудная собственно творческая биография писателя, ее неровный шаг, ее невписанность в прославляющие хоры современной критики, отсутствие какого-либо видимого единства во мнениях современников о феномене прозы Андреева. Сегодня, с дистанции более чем полувека, мы видим, как своеобразный писатель, обладавший «лица необщим выраженьем», изолируется от русла литературного развития, признаваемого «магистральным путем» советской литературы. Самое парадоксальное, что речь при этом идет о писателе, обращающемся к осмыслению психологии масс городских и сельских низов, постижению мира русского обывателя и деклассированных элементов, всех тех, кого революция всколыхнула в масштабах России и без понимания настроений которых о социальной перестройке общества речи не могло быть.

Критик журнала «Стройка» (1930, № 27), рецензируя тонкую, в добрых традициях гоголевской «Шинели» выполненную повесть «Серый костюм», поучает писателя: «Современного обывателя нужно бичевать, нужно обнажать всю мелкость его переживаний, всю непривлекательность его серого существования в новом обществе… Писатель В. Андреев выбрал другой путь. Он сугубо «объективно» нарисовал обывателя, представил его „как он есть“».

Восторги другого критика, выразившиеся в весьма сомнительном комплименте, — свидетельство ошеломленности перед непривычной стихией рассказов В. Андреева, посвященных «атаманам», «казакам-разбойникам» и «фартовым» с Обводного, Лиговки, Екатерингофки: «Среди воров и налетчиков Василий Андреев чувствует себя совсем как дома. Будто в гопе родился»[7].

Действительно, яркие мазки, романтические краски щедро кладет писатель на полотна своих произведений, воспроизводя удалых молодцев, «шикарных парней», ищущих себя на «боецком пути», с глазами Иоанна Богослова, с губами — «цветик ал», ресницами стрельчатыми, волосами шелковыми. И правы были те современники, которые искали тут сравнение с бабелевскими героями, сопоставимыми по красоте, бесстрашию, лихой удали. «Андреевские хулиганы… точно уготованы для участия в русской народной опере», — писал Леонид Радищев.

Однако все-таки оценить лишь знание стихии жизни городских низов, а также пластику, эстетику ее воссоздания в прозе В. Андреева явно недостаточно. Один из его героев, Гришка-Христос, доморощенный философ, считал хулиганство протестом против установленных порядков. «Не было ли это стремление узнать  п р а в и л о, потребность бороться за правило — революционностью, бессознательным, вернее полусознательным, стремлением добиться воли, свободы?» — именно так ставит вопрос сам автор в первой редакции повести «Боецкий путь». И, показав стихийные, анархические формы этого протеста, не грешит против истины. С тревожным и целеустремленным вниманием всматривается писатель в сложные процессы развития пореволюционной России, где идет не только стремительная переделка общества, но делается ставка на переделку самой природы человека. Он видит, сколь труден этот процесс, драматичные исходы постоянно возникают на страницах его произведений. Его герои, в том числе ярые «ниспровергатели» классовых основ общества, городская беднота, хулиганы, воры, поприветствовав революцию радостными криками, потом сходят со сцены, спиваются, гибнут.