Канун

— Да, можетъ быть, работы, можетъ быть, и ума и энергіи, но для чего? Вы думаете — для созиданія новаго, свѣжаго, живого, здороваго, справедливаго? Нѣтъ, — и я прошу васъ, вспомните то, что я вамъ сейчасъ говорю, — для оправданія существующаго. Только это. Только для этого нужны вашъ умъ, энергія, талантъ… Оправдайте! Сами они уже не могутъ… Такъ вотъ, пусть придутъ новыя силы, свѣжія, черноземныя… и оправдаютъ. Да, — да… это иначе и быть не можетъ… Если бы это было не такъ, незачѣмъ было бы разыскивать то тамъ, то здѣсь маговъ и волшебниковъ, потому что для освѣженія и обновленія стоитъ вся Россія, весь народъ… Его позвать, его допуститъ къ работѣ, чего проще? Но нѣтъ, за это покорно благодаримъ… Народъ посмотритъ на дѣло прямо и просто, и схватитъ быка на рога… А этого вовсе не нужно… И требуется не умъ и талантъ, а искусство… Особое искусство… Отъ васъ потребуютъ искусства преподнести старое, изъѣзженное, наполовину съѣденное крысами, промозглое, въ такомъ видѣ, чтобы оно казалось новымъ… Въ этомъ вся суть. Вы не первый Левъ Александровичъ… Были таланты и умы… Были Сперанскіе, были и Ножанскіе… И простите, ужъ я такъ настроенъ, что способенъ даже къ предсказаніямъ, и если вы останетесь тѣмъ, чѣмъ были, чѣмъ знаемъ мы васъ, — то вы уйдете оттуда разбитымъ и искалѣченнымъ, а если вы, затуманенный чадомъ власти, увлечетесь «искусствомъ», то, милый мой Левъ Александровичъ, вы превратитесь въ ничтожество и, ужъ простите мнѣ и это, ради моей дружбы… удалитесь съ презрѣніемъ.

— Значитъ, по вашему, ни за что не браться и сидѣть сложа руки? спросилъ Левъ Александровичъ.

— Да, ни на что не браться. Время еще не пришло… Теперь время ѣздить въ ссылку… Лео ничего не сдѣлалъ, но Левъ сдѣлаетъ не больше…

— Максимъ Павловичъ, вы знаете, какъ я васъ люблю, — съ нѣкоторой трогательной ноткой въ голосѣ сказалъ Левъ Александровичъ. — И какъ благодарю я васъ за ваши дружескія предостереженія… Но я вашихъ мнѣній не раздѣляю… Пойдемте обѣдать, милый другъ…

— Нѣтъ, не пойду сегодня. Благодарю васъ.

— Почему?

— Я слишкомъ взволнованъ, буду портить вашъ аппетитъ и въ особенности аппетитъ Елизаветы Александровны.

— Полноте… Пойдемте, пойдемте! Не огорчайте меня.

— Нѣтъ, нѣтъ, благодарю васъ. Долженъ огорчить. Мы еще повидаемся. Когда ѣдете?

— Черезъ три дня.

— Ну, такъ повидаемся. И непремѣнно, непремѣнно. Да я, кстати, и спѣшить долженъ. У меня сегодня маленькая вечеринка.

Лицо Льва Александровича сдѣлалось огорченнымъ. — Вечеринка? Концертъ? — спросилъ онъ.

Зигзаговъ усмѣхнулся. — Для Льва Александровича, пожалуй, концертъ, а для его превосходительства господина директора департамента — вечеринка.

Левъ Александровичъ покачалъ головой. — Ахъ, Максимъ Павловичъ, опять вы за это… Зачѣмъ вамъ такая неосторожность?

Зигзаговъ вновь усмѣхнулся, но на этотъ разъ уже болѣе иронически: — я надѣюсь, что Левъ Александровичъ ничего объ объ этомъ не скажетъ его превосходительству господину директору департамента.

— Да вѣдь, департаментъ не полицейскій, а дѣловой.

— Это все равно. Режимъ полицейскій, а, значитъ, и всѣ департаменты сдѣланы изъ одного тѣста.

— Да вѣдь вы рискуете, мой другъ…

— Да я же вамъ говорю, что теперь время ѣздитъ въ ссылку… Ну, обѣдайте. Итакъ, мы еще увидимся… На вечеринку не зову васъ, ибо «rope тому человѣку, который соблазнитъ единаго отъ малыхъ сихъ»… Это можно отнести и къ великимъ.

Онъ сказалъ это тономъ шутки, уже когда хозяинъ провожалъ его въ переднюю. Но визитъ этотъ слегка разстроилъ Льва Александровича.

Въ этотъ вечеръ у Зигзагова дѣйствительно собирался народъ. Это было собраніе совсѣмъ особаго рода. Три года тому назадъ въ этой же квартирѣ собирались каждое воскресенье, а иногда и чаще и являлись сюда не обычные посѣтители Максима Павловича, а совсѣмъ другіе.

Въ квартирѣ была одна комната довольно большихъ размѣровъ въ три окна выходившихъ во дворъ. Въ эти часы она превращалась въ залу. На окна спускались густыя шторы, такъ что со двора не видно было, что дѣлается въ комнатѣ.

Въ этой комнатѣ стоялъ рояль и больше никакой мебели не было. Но въ такіе дни въ квартиру привозили нѣсколько дюжинъ стульевъ и разставляли ихъ рядами въ большой комнатѣ. Рояль дѣлался центральнымъ пунктомъ. Въ такіе вечера за нимъ появлялись большею частью извѣстные въ городѣ музыканты и пѣвцы, иногда скрипачъ, иногда декламаторъ. Нерѣдко здѣсь можно было видѣть какого-нибудь заѣзжаго концертанта, которому трудно было отказаться отъ приглашенія такого могущественнаго въ городѣ журналиста, какимъ былъ Максимъ Павловичъ. Въ числѣ заѣзжихъ попадались самые разнообразные: тутъ можно было видѣть и фокусника и престидижитатора и даже чревовѣщателя.

У дверей, при входѣ въ квартиру, обыкновенно стоялъ какой-нибудь студентъ, который отбиралъ отъ входящихъ писанные отъ руки билеты. Билеты эти распространялись частнымъ образомъ, раздавались по рукамъ среди знакомыхъ. Все это были люди, знавшіе цѣль вечеровъ и сочувствовавшіе ей.