Капетинги. История династии (987–1328)

Под конец этого экскурса в коридоры власти может возникнуть щекотливый вопрос: кто принимал решения — король или его советники? На него было дано не менее трех ответов. По мнению Робера Фавтье[254], никакого секрета здесь не было — все проходило через руки короля. Роберу-Анри Ботье[255] тоже все ясно: поскольку короля никогда или почти никогда не бывало на месте, поскольку он проводил время, перемещаясь из резиденции в резиденцию, охотясь и совершая паломничества из одного святилища в другое, за него все решали советники. Лишь унизительное поражение, понесенное во Фландрии в 1302 г., вынудило Филиппа Красивого решительно взять дела в свои руки на несколько месяцев — время для подготовки реванша. Жан Фавье умело нашел Via media (средний путь) между этими антагонистическими позициями. Совет, признавал он, иногда правил самостоятельно. Например, в 1302 г. меры, касающиеся кампании во Фландрии, были приняты «людьми короля, проживавшими ради его нужд в Париже». Но даже в этой ситуации, которая повторилась в 1307 и 1308 г., заставлять магнатов выполнять решения советников должен был король. Среди этих советников в ходе царствования выделилось несколько фигур, каждая из которых отстаивала очень конкретную политику: если Флот и Ногаре главным образом хотели вырвать государство из-под влияния папы, то Латийи проявлял интерес прежде всего к налогам и монетным мутациям, пока реалист Мариньи не взял визуальное пилотирование в свои руки. Современники, хорошо сознававшие политический вес этих «слонов», переоценивали их влияние. На Мариньи нападали как в «Романе о плуте Лисе», так и в «Романе о Фовеле»[256]. Клирик Жоффруа Парижский энергично обличает его всемогущество: «В том году (1313) во всем королевстве очень часто и открыто говорили об одном рыцаре, который тогда жил и который правил королевством, творя дурные дела […]. Из бедного состояния он быстро поднялся к богатству […]. Он был ключом и замком, он взял на себя все королевство. От короля ничего нельзя было добиться, если этому противился Ангерран; чтобы поговорить с королем, обращаться следовало к нему»[257]. Мы не можем полностью довериться мнению современников и тем более не можем считать, что последние годы были показательны для царствования в целом.

На взгляд Жана Фавье, Филипп IV чаще всего правил совместно с советом, допуская дебаты и следуя мнению наиболее компетентных советников. В 1293 г., чтобы оплатить фламандскую войну, надо было выбирать между принудительным займом и девальвацией. В 1312 г. встал вопрос, необходимо ли создавать новый военный орден, чтобы передать ему имущество ордена Храма и дать новый импульс идее крестового похода. Во всех случаях государь оставлял за собой право принимать окончательное решение: «Король выбирал политику, какую предлагал тот или иной советник, что делало последнего самым влиятельным человеком в Совете»[258].

Внешние амбиции

Можно ли усматривать в этой сфере проведение систематической политики или дело обстояло скромней, и мы имеем право говорить только о текущем регулировании дипломатических проблем, унаследованных от предыдущих царствований? Прошли те времена, когда историки могли довольствоваться объяснениями, основанными на «природе вещей», для которых само собой разумелось, что Франция должна расширяться за счет соседей и тем более — естественных врагов. Нужно ли в таком случае ссылаться на идеологические обоснования, подчеркивая, что тот или иной легист имел откровенно экспансионистские и галлоцентричные взгляды? Их можно найти у Пьера Дюбуа, в упомянутом трактате «Об отвоевании», а также в «Кратком изложении учения»[259] «о способах ограничить войны и тяжбы». Весь мир, считал он, должен быть подчинен французам, «самым разумным из людей». Надо заставить папу отказаться от светской власти, надо захватить Ломбардию, чтобы покончить с вымогательствами ее населения. Надо присоединить к Франции Восточную Римскую империю при помощи брака, Кастилию — за счет восстановления в правах инфанта де ла Серда, внука Людовика IX, и Венгрию — при посредстве Карла II Анжуйского, сын которого Карл Мартелл в 1290 г. был коронован короной святого Стефана. В патриотическом порыве Дюбуа не отказывал себе в удовольствии перекраивать карту Европы, полагая, что левобережье Рейна и Паданская долина должны вернуться в состав Франции, а Сицилию можно выменять на Сардинию. Нет никаких доказательств, что эти тезисы оказывали реальное влияние в высших кругах государства, даже если и другие мыслители той эпохи могли высказывать сходные идеи. Разве Иоанн Яндунский в «Трактате о прославлении Парижа»[260] не утверждал, что «преславным и полновластным королям Франции подобает монархическая власть над всем миром»? Было по меньшей мере соблазнительно представлять себе regnum Francie, где Капетинги распоряжаются всей Европой.