Капетинги. История династии (987–1328)

Каждая бастида действительно была звеном «линии», создание которой отражало первоочередную заботу об обороне, заселении и обмене, форму которой определяли стратегии, какие разные власти той эпохи использовали для внедрения. В Ажене и Перигоре французы, видимо, пытались выдвинуться поближе к Бордо, что провоцировало англичан на оборонительные меры. В Гаскони бастиды «отмечали рубежи продвижения королевской власти», сталкивавшейся на сей раз с сопротивлением крупных феодалов. Вполне логично, что любая власть старается заселить подвластную территорию и разбить ее на административные единицы, чтобы удерживать без содержания дорогостоящих гарнизонов: ведь жители новых центров колонизации должны сами обеспечивать себе защиту. От Перигора до земли Фуа шла исполинская шахматная партия, этапы которой для нас воссоздает современная картография.

Рис. 6. Монтобан. План (реконструкция Деваля). Первая и самая известная из бастид Юго-Запада, возводившаяся с 1144 г. и имевшая в плане трапецеидальную форму. (Lavedan R., Hugueney J. L'Urbanisme an Mayen Age. Paris: Arls et metiers graphiques, 1974.)

Как обстояло дело с усвоением ортогонального плана, знаменитой прямоугольной сети улиц в римском духе? Пьер Лаведан очень кстати отметил, что, судя по документам XIII в., здесь царил эмпиризм. Планы чертили наспех, и занимались этим бальи, судьи или нотарии. Впрочем, планы бывали всякими — неправильными, круговыми, разбитыми на прямоугольники вдоль одной или двух осей (см. рис. 6). Поселенцы получали наделы разного размера. Коллегиальные органы, в частности для улиц и площадей, упоминались редко. Главные магистрали часто не были прямолинейными, а их ширина ощутимо колебалась. И тем не менее половина бастид имела ортогональный план — признак «быстрого и упорядоченного овладения территорией», проявление «общинного и эгалитарного аспекта колонии», которую строили по простым правилам и с применением недорогих материалов. Площадь чаще всего была не чем иным, как «пустой клеткой сетки», пространством, оставленным для рынка. В то же время на площадь ориентировались, когда «разбивали план на равные части» и распределяли идентичные наделы, сообразуясь с местностью и безо всякого единообразия. Это соблазнительное сочетание регулярности и импровизации не допускает, конечно, мысли о модели идеального города, какую античность передала Средним векам, но позволяет ощутить очень своеобразную атмосферу Монфланкена, Вильреаля, Монпазье и других мест. Площади, окруженные «убежищами», над которыми поднимаются невысокие дома, закрытые пространства, в которые можно пройти только из углов по узким «водосточным желобам», в точности соответствуют определенному представлению о средневековом городе, так что даже рискуешь забыть о вкладе последующих поколений. А ведь разве Монтобан, по фасадам которого видно, что они были исключительно регулярными, не «выгадал» в XVII в. от реконструкции, которая стала необходимой из-за пожара?

Французские города в конце XIII в.

Рассмотрев процессы роста городов, попытаемся разглядеть с помощью Жака Ле Гоффа[316] облик городской Франции конца XIII в. — периода, который часто рассматривают как некий апогей, несмотря на усиление социального напряжения. После тысячного года население городов более чем утроилось, тогда как население королевства всего лишь более чем удвоилось — с 6 млн до 13,5 млн жителей, что равноценно 16–17 млн в границах современной Франции. Этот большой прирост доли городского населения стал тихой революцией для социальной структуры. Париж, символ этой экспансии, населяло не менее 80 тыс. жителей, а возможно, и все 200 тыс., что ставило его в один ряд с итальянскими мегаполисами (Венецией, Флоренцией). За ним по мере убывания населения шли Руан и Монпелье (40 тыс. жителей), Тулуза (35 тыс.), Тур (30 тыс.), Орлеан, Страсбург и Нарбонн (по 25 тыс.), Бордо, Лилль и Мец (по 20 тыс.), Аррас, Лион и Реймс (от 20 тыс. до 10 тыс.). Во Фландрии, самой урбанизированной области, население Гента, Брюгге и Ипра достигало соответственно 60 тыс., 30 тыс. и 20 тыс. жителей.