Капитан Алатристе. Чистая кровь. Испанская ярость. Золото короля

Алатристе покосился на бумагу, не беря ее в руки. Так называемые старые дублоны весьма ценились в ту пору. Отчеканенные из золота высшей пробы лет сто назад, при блаженной памяти государях Изабелле и Фердинанде, отчего и назывались еще «двуспальными», они котировались выше всех прочих монет одного с ними достоинства, и Алатристе знал людей, которые за одну такую монетку согласились бы зарезать родную мать.

– По окончании всего дела, – прибавил Ольямедилья, – получите вшестеро больше.

– Приятно слышать.

Счетовод задумчиво рассматривал свой стакан, на поверхности которого, делая бесплодные попытки выбраться, плавала мошка, а потом, не переставая внимательно следить за погибающей, сказал:

– Флот прибывает через трое суток.

– Сколько людей потребуется?

– Вам лучше знать. Если верить генуэзцу, экипаж «Никлаасбергена» – человек двадцать с чем-то плюс шкипер и штурман. Кроме него, все – голландцы и фламандцы. Не исключено, что в Санлукаре возьмут на борт еще нескольких испанцев с грузом. А в нашем распоряжении – одна ночь.

– Значит, человек двенадцать, может, пятнадцать, – быстро прикинул в уме капитан. – Те, кого я смогу подрядить за это золото, справятся…

Ольямедилья уклончиво повел плечом, давая понять: то, с чем должны будут справиться люди Алатристе, его не касается.

– Ваша команда должна быть готова накануне. Поплывете вниз по реке до Санлукара, с тем чтобы оказаться там под вечер… – Счетовод утопил подбородок в воротнике, словно соображая, не забыл ли чего. – Я отправлюсь с вами.

– Далеко ли?

– Видно будет.

Алатристе взглянул на него с нескрываемым удивлением:

– Едва ли там пойдет речь о бумаге и чернилах…

– Это не важно. Мне поручено оприходовать груз, после того как судно будет в наших руках, и доставить его по назначению.

Алатристе незаметно усмехнулся. Трудно было представить себе этого письмоводителя среди ухорезов и сорвиголов, которых он собирался подрядить на захват парусника, однако не возникало сомнений, что Ольямедилья ему не доверяет. При таком количестве золота искушение прибрать к рукам брусочек-другой слишком велико.

– Считаю нужным напомнить, – сказал счетовод, – что в случае неудачи вас ждет петля.

– А вас?

– А может, и меня.

– Вам вроде бы платят жалованье не за то, чтобы вы ходили на абордаж?

– Жалованье мне платят за то, чтобы я исполнял свои обязанности.

Мошка перестала барахтаться, но Ольямедилья не сводил с нее глаз. Наливая себе еще вина и поднося стакан ко рту, капитан заметил, что собеседник перевел взгляд на него и с интересом рассматривает два шрама у него на лбу и левую руку, стянутую полотняной тряпицей, под которой скрывался свежий ожог. И болел он, можно не сомневаться, чертовски. Потом счетовод насупился: казалось, ему не дает покоя некая мысль, но он не решается высказать ее вслух.

– Я вот все думаю… – произнес он наконец. – А что бы вы стали делать, если бы ваш поступок не произвел на генуэзца впечатления?

Алатристе посмотрел на улицу, сощурился на солнце, отражавшееся от беленой стены, отчего лицо его стало еще более непроницаемым. Перевел глаза на мошку, потонувшую в вине Ольямедильи, поднял свой стакан и ничего не ответил.

V. Вызов

Перед Аламедой в лунном сиянии вырисовывались так называемые Геркулесовы столпы высотой в две алебарды. А за ними – насколько хватало глаз – тянулись заросли вяза, и в сплетении ветвей тьма была еще гуще. В этот час здесь, между изгородями, водоемами и ручьями, уже не катились кареты с элегантными дамами, и не гарцевали, горяча коней, севильские кавалеры. Слышалось лишь журчание воды, и порой где-то вдалеке тревожно завывал на луну пес.