Капитан Михалис

В это время капитан Михалис спускался с горы, направляясь в Петрокефало. И на душе у него тоже было неспокойно. «Как же ты станешь сражаться за свободу, когда в сердце у тебя сидит раб? – мысленно обращался он к себе. – Язык говорит одно, руки делают другое, а сердце требует третьего! Ты лжец, капитан Михалис, делаешь вид, будто бы убиваешься из-за Крита! А в тебе угнездился бес и командует тобою! Даже если тебя убьют, даже если ты возьмешь штурмом Мегалокастро и освободишь Крит, все равно останешься подлецом. Потому что другого желает твоя душа, на другое устремлены мысли!»

Он выслал вперед храброго Тодориса со знаменем и теперь ехал в одиночестве. Сегодня он видел капитана Поликсингиса, ощутил проклятый турецкий запах мускуса, заметил багровое пятно на шее – след от страстного поцелуя – и вскипел. Будь она проклята, змея, будь она трижды проклята! Пока она жива, я – подлец!

Он слышал, как Поликсингис приглашал капитанов на крестины, назначенные на Воздвиженье Креста Господня, и просил их быть кумовьями. Подходил к нему, но, видно смутившись от неласкового взора, промолчал.

– Нет моих сил терпеть! – громко крикнул капитан Михалис. – Надо положить конец такой жизни!

И, пришпорив лошадь, поскакал сквозь тьму.

Капитан Поликсингис, Эмине и кира Хрисанфи еще сидели за низким круглым столиком и ужинали, когда стукнула дверь и вошел Сиезасыр.

С тех пор как скончались его племянник и племянница, Поликсингис больше не видел учителя. Сначала он думал, что Сиезасыр отравил Дьямандиса из ревности, но скоро выбросил эту мысль из головы: не похоже, чтобы этот агнец Божий мог убить. Поэтому он все повернул на судьбу: дескать, так на роду было написано, – и перестал подозревать учителя. К тому же в последнее время до него дошли слухи, что учитель, как апостол, ходит из деревни в деревню и произносит пламенные речи. Тогда Поликсингис и вовсе позабыл свои сомнения и теперь искренне обрадовался, увидев его в своем доме.

– Добро пожаловать, учитель! – сказал он, подвигаясь и жестом приглашая гостя сесть рядом.

Сиезасыр поздоровался, опустился на колени, и свет лампы упал ему на лицо. Капитан Поликсингис посмотрел на него и даже вздрогнул: да он ли это? Штаны те же, и очки на шнурке болтаются, горб… Но лицо – кровь с молоком! Рядом с ним сидел совершенно другой человек!

Сиезасыр в самом деле изменился до неузнаваемости. С того дня, как отправил на тот свет своего красавца шурина, он осмелел, понял, что для мужества не нужно большое и сильное тело – нужна только отвага в сердце. Решительный овод может победить робкого быка. С той поры вместе с сердцем постепенно крепчало и тело. Он уже не задыхался, взбираясь на гору, держался прямее, ел с аппетитом, пил вино, и щеки у него порозовели. И что самое странное – потянулся к женщинам… В последнее время, когда он с котомкой за плечами ходил из деревни в деревню, вещал о родине и окрестил нескольких младенцев, у него появились кумовья, в доме которых он мог остановиться на ночлег. А жена одного кума из Кастели любила речистых мужчин. Однажды вечером, когда хозяина не было дома, они с учителем болтали, пересмеивались и сами не заметили, как очутились в постели в объятьях друг друга. После той ночи Сиезасыр частенько наведывался в Кастели переспать с кумой, дай ей Бог здоровья!

– Говорят, ты тоже воюешь, учитель! – сказал капитан Поликсингис и налил ему рюмку. – Из тебя, с твоей мудростью, выйдет капитан что надо! Ведь на твоем знамени – все буквы нашего алфавита.

– Я скоро возьму в руки ружье, – ответил учитель. – Алфавит подождет…

Подперев рукой щеку, Эмине смотрела на него. Неужели это брат капитана Михалиса? – думала она, пытаясь обнаружить хоть какое-то сходство.

Кира Хрисанфи встала и вышла в соседнюю комнату. Она видеть не могла учителишку, как будто два покойника встали из могилы и улеглись перед ней на столе.

– Сделай одолжение, учитель, приходи на Воздвиженье на крестины. Эмине после крещения станет Еленой. В тот же день вечером – наша свадьба.

– Затем и пришел к тебе, капитан. Сегодня старик Маруляс вскапывал свое поле и вырыл большой глиняный сосуд. Позвал меня посмотреть – дескать, вещь старинная. И правда, один Бог знает, сколько тысяч лет этому сосуду. Снаружи разрисован не то колосками, не то осьминогами – не разобрать. А внутри, на дне, старик Маруляс нашел горсть египетских бобов… Твердых как камни… Наверняка еще со времен Миноса[62]!

– Ну а я тут при чем? – нахмурился Поликсингис.

– Не догадался, капитан? Купель! Деревенский священник не знает, в чем ему крестить, – в церковной-то купели она не поместится! И вот Господь послал нам из-под земли эту огромную посудину. Хорошая примета! Клянусь верой, недалек тот час, когда Константинополь снова станет православным!

Сиезасыр встал. Он торопился: кума уже наверняка накрыла стол и ждет его.

Капитан Поликсингис усмехнулся.

– Ишь ты! Клянусь верой, учитель, ум у тебя какой-то женский: раз-два и родил! Что скажешь, а, Эмине?

Но Эмине молчала. Смотрела на Сиезасыра, а мыслями витала очень далеко и от Христа, и от купели…