Капитан Михалис

С бьющимся сердцем он подошел на цыпочках к дивану, сунул руку за пояс, вытащил кинжал. Ноздри у него раздулись, но не уловили никакого запаха. Наверно, тетка, подумал он. Наклонился, разглядел рассыпавшиеся по подушке седые волосы, иссохшую впалую щеку и выпрямился. А ее, видно, в большой комнате положили, под иконами…

Он толкнул дверь в соседнюю комнату, освещенную крошечной лампадкой перед образом Богородицы. Свет косо ложился на оклады двух других икон – архангела Михаила и святой Катерины.

Капитан Михалис облокотился о притолоку. Напротив стояла старая железная кровать, с нее свисали черные, цвета воронова крыла, волосы, источавшие запах мускуса.

У капитана Михалиса потемнело в глазах. Одним прыжком он очутился возле кровати. Пальцы стиснули черную рукоять кинжала. Медленно, левой рукой он откинул простыню, обнажив белую грудь.

Спящая вздохнула и пошевелилась. Ей, должно быть, снилось что-то хорошее, потому что губы блаженно улыбались.

Капитан Михалис наклонился. В мерцающем свете лампадки сверкнул кинжал, рассек воздух и по самую рукоять вонзился в грудь.

Эмине вскрикнула, на мгновение открыла глаза, узнала капитана Михалиса. Удивление, радость, боль, укор – все смешалось в этом последнем взгляде.

– О-ох! – застонал он, вздрогнув всем телом. Резко вырвал кинжал, точно пытаясь остановить смерть, но было уже поздно: глаза Эмине погасли навсегда.

Глава XI

Под старым лимонным деревом сидит старик, держит на коленях доску, а в руке – грифель. Ворота распахнуты. Старик задумчиво смотрит перед собой на гору. Сегодня ее очертания нежно расплываются в пелене тумана. Воздух влажный, все покрыто обильной росой. По небу плывут караваны облаков. Вот-вот пойдет дождь.

– Скоро зима… – со вздохом говорит старик.

Он думает о женщинах и детях, которых турки лишили крова, они прячутся теперь по пещерам, без хлеба, без одежды, без защиты. А еще думает о Крите, пытающемся вновь разорвать цепи рабства, но тоже не находящем ни в ком опоры. У проклятых европейцев нет сердца, у бедной матери Греции нет сил… Сами же критяне вряд ли справятся: мало людей, совсем мало оружия, почти нет хлеба. А тут еще зимние холода!.. Видно, Господь заодно с турками объявил войну критянам.

Перед глазами старика весь Крит от края и до края, с его горами, долинами, побережьем, оливковыми рощами, виноградниками и реками, то и дело наполняющимися кровью… Сколько восстаний пережил этот остров! Горели дома, уничтожались сады, убивали мужчин, насиловали женщин, а Бог все не желает обратить взор свой к Криту. И за свою-то одну жизнь семь раз видел старик, как критяне восставали и терпели поражение…

– Неужели нет в мире справедливости и милосердия? – восклицает старик и бьет кулаком по доске. – Боже, или ты оглох и не слышишь нас?

Из дома вышел Трасаки, внучок, и лицо старика сразу помягчело.

Юноша загорел, окреп на горном воздухе. Он становился все больше похож на отца – и глаза, и брови, и рот, и упрямство те же. Он взял у деда доску, посмотрел на нее и нахмурил брови.

– Опять алфавит не переписал!

Вот уже месяц он пытается выучить деда писать буквы. Очень уж хочется старику хоть перед смертью суметь написать свое имя. Есть у него и другая цель, но о ней он пока внуку не говорит. Сперва надо алфавит выучить! Но старческая голова с трудом воспринимает науку, а ручища, привыкшая к мотыге и ружью, никак не приноровится выводить на доске палочки, закорючки, кружочки, как того требует строгий учитель. Грифель часто ломается, и дед виновато опускает голову.

– Дел невпроворот, вот и не успел… – оправдывается он. – Уж не серчай!

– Да какие такие дела?! Вчера весь день на пороге просидел. Кто ни пройдет мимо – сейчас надо завести разговор! А за разговорами грамоту не освоишь. Если будешь и дальше так заниматься, никогда не научишься!

– Полно, внучек, не ругайся! Трудно мне, рука не слушается. Хочу повести направо, а она налево поворачивает. Только нажмешь посильней – грифеля нету…

– Понятно! А ты думал, ученье – это мотыгой ворочать? Давай руку, я буду ею водить. Бери грифель!

Послышались шаги. Старик поднял голову, радуясь неожиданной отсрочке. Мимо проходил усталый путник, одетый в свободный европейский костюм. В руке старый зонт.

– Здорово, земляк! – крикнул ему Сифакас. – Куда путь держишь? Присел бы, отдохнул, пропустил рюмочку ракии…

Путник остановился, молча оперся на зонт.

– Далече идешь? – переспросил старик.

– На прогулку, – ответил мужчина.

– На прогулку? Да уж больно время неподходящее выбрал, добрый человек, – слышь, стреляют! Сейчас мужчины на Крите не зонтики в руках держат, а ружья. Ты сам-то критянин?

– Критянин.

– Тогда чего ж ты ждешь?

Путник пристально посмотрел на небо, затянутое тучами.

– Дождь будет, – сказал он, наконец, и крепко сжал зонт.

Трасаки присмотрелся к нему.

– Да это ж кир Димитрос, наш сосед! Кир Димитрос, тетя Пенелопа с ног сбилась, тебя ищет!

– Где она?! – в ужасе воскликнул мужчина.

– Откуда я знаю? Должно, ходит по деревням и тебя ищет…

С неба действительно упали тяжелые капли. Кир Димитрос раскрыл зонт и двинулся дальше.