Капитан Михалис

– Вот, возьми на память. Другого подарка у меня нет… – И, указав на бурые пятна, добавила, – это кровь моего сына…

Костандис с посохом на плече шагал впереди, что-то напевая. Козмас молча озирался по сторонам. Теперь он чувствовал, как неодолимая сила вливается в него из этой земли, и знал, что уже не будет ему покоя, ни на минуту Крит не позволит ему расслабиться, передохнуть. Все-таки есть в этом острове что-то нечеловечески жестокое, раз он так не щадит своих детей.

Козмас оглянулся назад, на разрушенную деревню. Среди камней стояли женщины и дети, махали руками, что-то кричали им вслед, даже смеялись. И вот так тысячелетиями переносят они горе и лишения, не жалуясь, не склоняя головы. В самой безысходности видит критянин для себя надежду…

Когда Козмас и Костандис издали увидели Петрокефало, солнце уже стояло в зените. С берегов Африки дул горячий ветер, и море стало покрываться барашками.

Добротная усадьба старика высилась в центре деревни: дом с широкими коридорами и высокими потолками, давильня, маслобойня, конюшня, винные погреба, полные бочек и бурдюков. Дверь была распахнута настежь. Люди входили и выходили, все хотели проститься со старым капитаном, который уже много дней боролся с Хароном. Во внутренних комнатах и по двору сновали беспокойные невестки, подсчитывали, сколько добра в кладовых, сколько провизии в подвалах, делили еще при жизни старика, что кому достанется.

Сифакас, наконец, не выдержал:

– Тьфу на вас, сороки! Вынесите меня во двор, положите под лимонным деревом, чтоб вас не слышать!

Невестки и внуки перенесли старика вместе с постелью во двор.

– Дайте посох, – потребовал он, – и приподнимите меня повыше. Я должен видеть и чувствовать землю.

Ему подложили подушки, дали в руки посох и поставили рядом чашку с водой, если пить вдруг захочет.

– Ступайте все, – приказал Сифакас. – А мне позовите Трасаки.

Оставшись один, он обвел взглядом свое хозяйство: конюшню, давильню, колодец, два кипариса у ворот – и глубоко вдохнул неповторимый запах лимонных листьев и навоза. Потом удовлетворенно погладил широкую бороду, чуть скосил глаза и заметил стоявшего поодаль курчавого паренька.

– Ты чей?

– Костандис, сын твоего сына Николиса.

– А чего здесь торчишь?

– Мне на пастбище надо… Может, я пойду, дед, а то ты больно долго…

– Конечно, ступай. Незачем со мной время терять, я еще не готов… И хорошенько смотри за скотиной!

Паренек приложился губами к старческой руке.

– А как же без благословения? Ведь я для того и околачиваюсь здесь с самого утра.

– Благословляю, внучек! Да, вот еще что: скажи женщинам в доме, чтоб накрыли столы тут во дворе. Пускай трое славных капитанов сядут здесь передо мной и как следует угостятся.

– Да они уж скоро лопнут от угощения: как вчера пришли, так и жрут и пьют без передыху – вот не сойти мне с этого места. Учитель принес лиру, играет им, а они еще к женщинам пристают, даром что на ладан дышат.

– Много болтаешь, сопляк! – строго сказал дед. – Делай что велено. Пригласи сюда капитанов, я хочу их видеть, а если они нетвердо стоят на ногах – поддержи. Да смотри у меня, не вздумай насмехаться над ними! Пошел!

Вбежал запыхавшийся Харидимос. Старик посылал его к капитану Михалису передать, что умирает и хочет попрощаться.

– Ну что, придет?

– Нет, капитан Сифакас, не может он оставить свой пост. Просит, чтоб ты простил его и благословил издалека! А еще велел сказать тебе: «До скорой встречи!» Понимай как хочешь, но это подлинные его слова.

– Ну и правильно! – помолчав, сказал старик. – Буйная голова у моего сына, но теперь, видать, поумнел… Что ж, благословляю тебя, Михалис! – Он сотворил в воздухе крестное знамение. Затем повертел головой. – Ты здесь, Трасаки?

– Здесь, дед!

– Так вот, разуй глаза и навостри уши, я хочу, чтобы ты все видел, слышал и понимал.

В калитку вошел Ставрульос, молодой деревенский плотник, – его позвали снять мерку для гроба. Он чувствовал себя неловко: как, при живом-то человеке, этаким заниматься! Но старик делал вид, будто его и не замечает. Плотник приблизился, стал боязливо мерить Сифакаса растопыренной пятерней, а сам решил отвлечь его разговором.

– Как поживаешь? Ты нынче молодцом, слава Богу! Может, еще и одолеешь проклятого Харона!

Старик взглянул на него из-под прикрытых век и усмехнулся.

– Да ты не робей, Ставрульос, снимай мерку открыто!

Плотник смутился еще больше.

– Да о чем это ты, капитан?

– Делай свое дело, тебе говорят!

Рука его потянулась к посоху, и паренек испугался. Вытащил из-за пояса метр и приложил к телу старика.

– Ну, сколько?

– Метр восемьдесят пять, капитан!

– Да, усох я, сморщился! – вздохнул Сифакас. – Теперь в ширину меряй.

Ставрульос измерил ширину и нерешительно затоптался на месте.

– Ступай, ступай, горемычный, но гляди, чтоб гроб был из хорошего дерева. Орех у тебя есть?

– Есть, а как же!

– Вот из ореха и сработай. А ты, Трасаки, проследи, чтоб не обманул. Сумеешь распознать ореховое дерево?

– Сумею, дедушка.