Капитан Михалис

Капитан Поликсингис рассмеялся.

– Ну, хорошо! Представим, что я – отец Манолис и ты приходишь к нему обращаться в христианскую веру… Но, пожалуйста, без шуток! Представь себе, будто ты в церкви…

– Уже представила, спрашивай…

– Так, слушай внимательно… Веруешь ли ты в Бога, дочь моя?

– Верую и склоняюсь перед его благодатью.

– Бог един?

– Ох, здесь я, кажется, могу опозориться… Бог един, но в трех лицах… Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой! Отец – он такой из себя полный седобородый старичок и сидит на облачке. Сын – красивый, с рыжими усами, как у тебя, а волосы расчесаны на пробор… Только вот феску почему-то не носит… А в руках у него мяч.

– Это не мяч, Эмине, а земная сфера…

– Хорошо, пускай сфера… И еще над ним летает голубь… Вертлявый такой…

– Да не голубь, Эмине, сколько раз тебе говорить! Это – Дух Святой!

– А по-нашему – голубь.

– Ну ладно, продолжай…

– Их будто бы трое, а на самом деле один… Здесь я что-то плохо понимаю, Поликсингис, извини…

– Честно говоря, я тоже не очень понимаю… Но это ничего, достаточно верить. Ты вправду веруешь?

– Да верую, верую! Я же тебе уже клялась!

– Так, пошли дальше… А кто такой Христос?

– Сын Божий. Я же говорила, красивый такой… Он сошел на землю, чтоб спасти людей, но его распяли… Подумать только! За что – не пойму толком, знаю, что распяли, и все… А он на третий день воскрес и вознесся на небо. Правильно я говорю?

– Еще бы! Ты прямо как митрополит, радость моя!.. Ох, почеши мне ногу, пожалуйста… Так воскрес, говоришь?

– Ну да! Ты что, не слушал? Воскрес и вознесся на небо – вот так просто, без ничего, без всякой лестницы, без веревки – прямо акробат!.. Одно мне непонятно, Поликсингис…

– Говори, я тебе объясню.

– Разве он не был Богом? Как же могло случиться, что его распяли, и он умер? Пускай только на три дня, но ведь не может мир три дня жить без Бога!

– А Бог Отец и Дух Святой?

– Так они же все трое – одно целое. Получается, все были распяты и умерли вместе! И мир на три дня остался без Бога! Что ты на это скажешь?

Капитан Поликсингис почесал затылок.

– Черт меня возьми, если и я понимаю хоть что-нибудь. Обожди, Эмине, завтра переговорю с отцом Манолисом, тогда и отвечу…

– Ну ладно. Спроси меня еще о чем-нибудь, отец Поликсингис!

Глаза капитана засветились нежностью.

– Устал я сегодня, женушка, в голове темно. Может, оставим до завтра дела духовные и займемся мирскими? Потушить лампу?

– А что ж ты не спрашиваешь, какие у меня новости? Забыл?

– Как тут не забыть, когда твоя грудь сияет перед глазами, точно солнце!

Эмине, сдерживая смех, зашептала ему на ухо.

– Силы небесные, неужели это правда?! – вскричал капитан Поликсингис и выпучил глаза. – Ах, бедняга!

Его глубоко тронуло несчастье, какого врагу не пожелаешь. А она, вдоволь насмеявшись, приподнялась на постели и задула лампу. Но Поликсингис еще долго лежал, устремив взгляд в темноту… Как же все недолговечно в этом мире!

Кир Идоменеас возвращался с заутрени в свою усадьбу, а мысли его витали далеко от Мегалокастро, в других временах, в других краях, между Европой и Азией… Май. Дочери Франдзиса[56] еще спят крепким сном, а священный город гибнет. На рассвете императора окружили турки. И тогда Константин воскликнул: «Неужели не осталось ни одного христианина, который бы снес мне голову?!»

Глаза кира Идоменеаса наполнились слезами, он спотыкался о камни, блуждал по глухим переулкам, забрел в порт и, увидев море, повернул обратно. Сегодня к прошлогодней траурной ленте на шляпе он добавил еще одну, широкую, на рукаве. В полдень добрался, наконец, до дома. Сел за стол, позвал Доксанью и объявил ей, что ни обедать, ни ужинать не будет. Затем взял перо, лист бумаги и принялся писать. На этот раз писал одними заглавными буквами и красными чернилами, уподобившись византийским императорам. Нынче его пером водила рука самого Константина Палеолога, взывающего к английской королеве Виктории: «Дорогая кузина Виктория, вот уже 436 лет прошло с тех пор, как меня убили, и я, лежа в земле, жду от христианских царей справедливости… Сколько же можно ждать? Сколько?!»

Две крупные слезы скатились по щекам Идоменеаса на лист бумаги. Чернила расплылись. Он схватил другой лист, начал сызнова, держа в одной руке перо, а другой прижимая к глазам платок. Рыдания душили его, и очень хотелось есть, но он не мог прервать свой великий труд. В день большого траура он поклялся не пить, не есть и не курить. Поздно вечером к нему зашел Сиезасыр, тоже как в воду опущенный. Когда он расстался с капитаном Михалисом, жена с братом сидели возле дома за накрытым столом, пили кофе с молоком и сухариками и чему-то весело смеялись. Он поздоровался. Они взглянули на него, но не ответили. Другая бы жена встала, сходила за третьей чашкой, налила бы мужу горячего кофе, предложила отдохнуть после утомительного стояния в церкви. А эта только переглянулась с братцем, подмигнула и прыснула в кулак.