Капитан Михалис

– Здравствуй, капитан Тодорис, – с вызовом ответила девушка. – А ты, я гляжу, с зайцами воевал!

– Сперва с зайцами, – улыбнулся парень, – а потом и на турок войной пойду.

Быстро озираясь по сторонам, Фросаки опустила на землю кувшин.

– Пить хочешь?

– Еще как! Только кто же мне, горемычному, даст напиться?.. – Не сводя глаз со смущенной девушки, Тодорис тихо добавил, – завтра сорок дней, как убили отца. Поможешь моей матери кутью делать? Придешь? Другие девушки тоже придут.

– Не знаю, отпустит ли мать, – отозвалась Фросаки. Но потом, подумав немного, выпалила, – а не отпустит – все равно приду, раз ты просишь. Как же можно обидеть славного капитана Тодориса?

Голос ее звучал насмешливо, но в нем чувствовалась скрытая нежность. Она и сама себе боялась признаться, что этот парень давно снится ей по ночам.

Тодорис вдруг подумал о завтрашней схватке с Хусейном.

– Скажи, Фросаки, если меня убьют, ты будешь плакать?

– Что это тебе в голову взбрело? – испугалась девушка.

– Мало ли… Всякое может случиться… Так будешь плакать?

Она было опять хотела ответить шуткой, но, видно, не справилась с собой: губы задрожали, глаза наполнились слезами.

– Зачем мучаешь меня, Тодорис? – прошептала она с горечью. – Знаешь ведь, что без тебя мне свет не мил!

– А раз так, значит, со мной ничего и не случится! – радостно воскликнул парень. – Тогда сам черт мне не страшен!

Вдалеке показались две девушки с кувшинами. Фросаки торопливо утерла глаза, вновь поставила резной кувшин на плечо и пошла прочь как ни в чем не бывало. А Тодорис, весело насвистывая и размахивая убитым зайцем, вернулся к себе в дом.

На другой день, после воскресной обедни, отец Григорис вышел на паперть и встал рядом со смуглым пономарем. У того в руках был тяжелый поднос с кутьей, густо посыпанной сахаром, орехами и зернами граната. Сверху корицей было выведено имя «Манусакас». Односельчане подходили по одному, протягивали руку, священник наполнял ее кутьей, бормоча:

– Упокой, Господи, душу его!

Отойдя на несколько шагов, все принимались жевать, пачкая усы корицей и сахаром.

– Как быстро сорок дней миновали! И летит же время! – сокрушались люди.

– Это не время летит, а жизнь наша…

Старая Катериньо, мать полевого сторожа, рассказала, что вчера ночью видела, как Манусакас блуждал вокруг села. Ее собака, учуяв покойного, вся ощетинилась, хотела залаять, но так и замерла с раскрытой пастью. До сих пор не может закрыть.

– Оборотнем сделался, бедолага! – перекрестившись, сказал какой-то старичок. – Ведь не своей смертью помер. Потому и силы у него хоть отбавляй. Вот и не успокоится никак…

– Ну да, дух его мести требует, – поддержал другой. – О чем только думает капитан Михалис? Столько времени прошло!

Тут на паперть влетел запыхавшийся, дрожащий Кокольос, церковный сторож. Священник уже раздал кутью, дозволил прихожанам слизывать с подноса остатки, потом подошел к Кокольосу, и их обступил народ.

– Да отдышись ты! Опять, видно, что-то стряслось! Господи, спаси и помилуй нас.

– Хусейн, племянник Нури-бея, лежит убитый!

– Где?!

– Под каменным дубом!

– Кто убил?

– Бог его знает! В Петрокефало страшный переполох. Наши все позапирали двери, оружием запасаются. Турки положили убитого во дворе мечети и ходят прощаться с ним. Все злые, сыплют проклятьями, грозят сжечь Ай-Яннис.

– Да мы-то тут при чем?

– Говорят, кто-то из нашей деревни убил – вроде бы месть за кровь Манусакаса. Требуют, чтоб выдали им Тодориса.

– Надо предупредить вдову, – решил священник. – Тодорис пускай бежит в горы…

Юноша тем временем достал отцовское ружье и серебряные пистолеты, насыпал пороху. Затем открыл отцовский сундук и вытащил спрятанный на дне греческий флаг. Обмотал его вокруг тела и торопливо зашагал в горы. По пути забежал к пасшему стадо брату Констандису и велел ему, ежели спросят, говорить, что в глаза его не видел. Попрощаться с матерью не успел, потому попросил брата передать ей, что у него все в порядке, он просит ее благословения. У Костандиса разжился хлебом и сыром, отправился высоко в горы, к друзьям-пастухам. Отсижусь у них в овчарне, а если низами и туда доберутся, мы с ребятами развернем знамя и дадим им настоящий бой – такие планы строил Тодорис.

Ближе к вечеру двое вооруженных турок остановились у дома Христины. Сначала стукнули тихонько, потом сильнее и, наконец, принялись колотить в калитку изо всех сил. Но никто не откликнулся.

Подошел старый турок с вязанкой дров за плечами.

– Добрый вечер, мусульмане! Уж не Тодориса ли ищете? Так нет его: улетела птичка в горы!

– Откуда знаешь, дед Ибрагим? Сам видел?

– Своими глазами, клянусь Магометом. Оседлал гяур гору, как коня. Я от страха в кусты залез, а когда выглянул оттуда, его и след простыл.

Турки выругались, несколько раз ударили кинжалами в дверь и ушли. По дороге, пролегавшей меж двумя деревнями, они встретили бабку Катериньо, ту самую, которой явился оборотень. Насобирав целую котомку дикой спаржи, она, довольная, торопилась домой: из двух оставшихся яиц и спаржи выйдет неплохой ужин для сына.