Капитан Перережь-Горло. Западня

«Убирайтесь, идиоты! — молча взывал Алан. — Вы не в состоянии…»

Конечно, Алан не мог услышать боцманскую дудку. Но даже на таком расстоянии он мог видеть оживление на борту фрегата. На мачтах взметнулись флаги. Крест Святого Георгия развевался над дымом. Накренившаяся, покалеченная, горящая «Медуза» готовилась к бою.

Значительная часть ее орудий вышла из строя, среди экипажа было много убитых и раненых. Но когда залп бортовых пушек «Медузы» прозвучал над водой, крики на берегу внезапно зазвучали по-другому.

Канонеркам здорово досталось. Они повернули через фордевинд, за исключением двух, продолжавших атаковать фрегат, как гончие медведя. «Медуза» повернулась, намереваясь ответить им залпом орудий другого борта, по в это время ядро двадцатичетырехфунтовой пушки угодило ей прямо в ватерлинию. «Медуза» дала бортовой залп, дым заволок все, а когда мгла рассеялась, все увидели, что одна канонерка разлетелась вдребезги, а другая тоже развалилась на куски.

Прекратив пальбу, «Медуза» словно ожидала нового нападения, но ни один парус не направлялся в ее сторону, а па воде поблизости остались одни обломки. Медленно повернувшись, она двинулась в море, подгоняемая ветром.

Все береговые орудия тут же выпалили ей вслед. Раздался оглушительный грохот. В распростертом внизу, подобно карте, нижнем городе можно было сразу же определить местонахождение фортов по дыму батарей.

Канонада продолжалась недолго. Сначала залпы стали разрозненными, затем вовсе сменились мертвым молчанием.

«Медуза» тонула. Спасательные шлюпки с берега уже отплыли подбирать оставшихся в живых.

Ощущая ноющую боль в сердце, Алан стоял на утесе, опустив голову.

Он чувствовал, что не может пошевелить не только пальцами, но и всей правой рукой. Однако это его не беспокоило.

— Почему вы не уплыли вовремя? — с горечью воскликнул Алан. — Теперь сообщение так и не будет передано. Все труды оказались напрасными!

Он не сознавал, что говорит вслух по-французски, покуда справа от него не послышался тонкий и резкий голос:

— Да, все оказалось напрасным. Таковы превратности войны.

Алан обернулся.

На тропинке шириной в восемь футов, между краем скалы и оградой павильона, стоял Жозеф Фуше.

Его тощая фигура в поношенном черном камзоле с оловянными пуговицами, крапчатых брюках и плохо почищенном цилиндре вырисовывалась силуэтом на фоне ясного неба. В руках он держал табакерку.

За ним, около дороги, спускающейся в нижний город, стояла открытая карета, на зелено-золотых панелях с каждой стороны которой сверкала буква «Н». Ида де Септ-Эльм, в плаще и капоре, спустилась из кареты и присоединилась к министру полиции.

На высохшей физиономии Фуше было написано презрение к самому себе.

— Я — обыкновенный тупица! — заявил он, постукивая по крышке табакерки. — Иметь ясные указания в досье, которое я читал вашей жене в понедельник вечером, и не заподозрить использование азбуки глухонемых, покуда мадам де Сент-Эльм не сообщила мне, что вы будете пытаться подать сигнал кораблю!

— Я ждал вашего появления, — сказал Алан. Министр снова постучал по табакерке.

— Ну что ж, — промолвил он. — Игра окончена, месье Хепберн.

Глава 19 ХИТРОСТЬ ЗМЕИ

Как ни странно, присутствие Алана на краю утеса до сих пор не привлекало ничьего внимания.

Возможно, это было не так уж странно, как ему казалось. Хотя в Великой армии не многие знали министра полиции в лицо, присутствие около павильона кареты императора служило достаточной гарантией, когда один из пассажиров этой кареты — в данном случае сам Фуше — спокойно беседовал с незнакомцем без головного убора, смотрящим с утеса в море.

Алан теперь, когда, по словам Фуше, игра была окончена, пребывал в состоянии уныния, в то время как его внимание отвлекалось пустяками.

Сзади слышался неумолкаемый топот ног морских пехотинцев в меховых киверах, синих с оранжевой отделкой мундирах и брюках с лампасами, поднимавшихся к узкой стороне серого императорского павильона. Два угла на этой стороне были застеклены, чтобы император мог смотреть на лагеря или на окна.

Застекленные углы были тщательно завешены. Алан вспомнил, что в этот раз Бонн остановился в Пон-де-Брике и вовсе не посещал павильон. Мысли Алана, словно мотылек, вертелись вокруг этой подробности, как будто она имела значение.

Но если Алан пребывал в состоянии рассеянности, то Жозеф Фуше — никоим образом.

— Разрази меня Бог! — бормотал этот безупречный атеист. — Разрази меня Бог!

Ида де Сент-Эльм, в капоре с алыми перьями и мантилье с длинными рукавами, черно-красный бархат которой опускался до ее лодыжек, подбежала к ним и стала рядом с Фуше.

— Не упрекайте Алена! — воскликнула она. — Вините его проклятую жену, которая напоила меня наркотиком! Или этих американцев, которых вы держите под стражей в «Парке статуй»! Неужели вы не знали, что он попытается связаться с англичанами?

— Я знал, что он может попытаться, — ответил Фуше, — но не думал, что это ему удастся.

Ида махнула перьями капора в сторону Алана.

— Но ему это не удалось! — заметила она. — В итоге он потерпел неудачу.

— Да, мадам, но не по своей вине.