Капитан Перережь-Горло. Западня

— Мне предлагали поверить и еще в одну вещь. В лагере начал кем-то быстро распространяться слух, что действия капитана Перережь-Горло могут спровоцировать мятеж против императора. Наши солдаты, не дав себе время подумать, просто повторяли это друг другу. Но были ли в лагере хоть какие-нибудь признаки или акты мятежа? Не было! В вашем присутствии, мадам де Септ-Эльм, я подчеркнул этот факт. Император прислал мне взволнованные донесения о скандале в театре и о двух дуэлях среди офицеров. Но, как я сказал вам, к мятежу эти события не имели никакого отношения. В самом деле, почему убийства капитаном Перережь-Горло императорских солдат должны обратить армию против самого императора? Какая в этом логика? Не должно ли это было, наоборот, сплотить солдат в преданности императору против общего врага, что практически и произошло? Слух о мятеже из-за убийств, совершенных капитаном Перережь-Горло, был ложным, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы попять причину. Император, повторяю, был серьезно обеспокоен республиканскими элементами, а так как он по какой-то причине, которую я не понимал и не понимаю до сих пор, долго откладывал вторжение в Англию, то это стало возбуждать в лагере раздражение. Необходимо было принять срочные меры. Неизменная стратегия его величества — во время собственных затруднений отвлекать внимание народа, устраивая развлечения, давая людям возможность о чем-нибудь поговорить и подумать. Так он выигрывает битвы и… — Фуше внезапно прервался. — Вы что-то сказали, месье Хепберн?

— Нет, — ответил Алан. — То есть не совсем. Я только подумал, что говорил то же самое в других обстоятельствах. Корсиканская кровь Бонн дала себя знать, и он задумал серию событий, столь же театральных, как его коронация и парады, с Шнайдером в качестве актера и фонарями с рефлекторами в качестве сценического реквизита, обеспечивающего наиболее яркий эффект. Вы разгадали секрет фонарей с рефлекторами?

— Вы, кажется, снова принимаете меня за младенца? — проворчал министр полиции, — Конечно, разгадал. Так вот, если он хотел отвлечь внимание обитателей лагеря, то он добился этого полностью. Вы согласны?

— Безусловно! — заявил Алан.

— Никто во всей Великой армии, — продолжал Фуше, — не мог говорить ни о чем, кроме как о капитане Перережь-Горло. Обуреваемые жаждой крови убийцы, солдаты забыли о своем нетерпеливом желании разграбить Лондон и прекратили возмущаться долгим бездействием. Более того, беспокоясь о ложном мятеже, они едва ли решились бы на настоящий. Все это весьма характерно для его величества, никому другому такое не пришло бы в голову. Тем не менее ошибка, допущенная императором, также весьма характерна. Он не желал сам обнаруживать значение сфабрикованных им ложных улик, не хотел сам объявлять, что капитан Перережь-Горло — проклятый англичанин. Император должен оставаться недосягаемым олимпийским божеством. А черную работу пускай делает кто-нибудь другой. Я был самой подходящей кандидатурой — и заметьте, я не возражал!

Министр с силой постучал по табакерке. Его змеиная шея вытянулась вперед так, что ее обожгло пламя, и он отпрянул.

— Не знаю, ожидал ли император, что его ухищрения обманут меня? Возможно, да. По крайней мере, он знал, что я буду читать показания о происшедшем так, как ему этого хочется, и стану ему подыгрывать. Он не ошибся. Я охотно служил ему, так как это шло на пользу и мне самому. Однако его величеству не следовало поддаваться нетерпению. Рано утром 22 августа я отправил курьера из Парижа в Булонь с подробным докладом, содержащим мои доводы в пользу того, что капитан Перережь-Горло — английский агент. Курьер прибыл в Булонь вчера в десять вечера. И все-таки император не мог сдержать нетерпение. Он получил сообщение по семафору, что курьер находится в пути, и все же за два часа до того, как он узнал, что содержится в моем докладе, в восемь вечера, он напечатал прокламацию, извещающую, что убийца, как это точно доказано, переодетый англичанин, и предлагающую сто наполеондоров за его поимку.

Алан Хепберн машинально попытался щелкнуть пальцами правой руки, с удивлением обнаружив, что не в состоянии этого сделать.

— Министр! — воскликнул он. — Я знаю, что вы говорите чистую правду, так как сам слышал об этой прокламации от лакея Виктора в «Парке статуй» и от гренадера дивизии Удино. Но…

— Что «но», месье?

Алан, почти так же обеспокоенный, как Ида, бросил взгляд на дверь в фойе.

— Не собираетесь же вы разоблачить все это публично? — осведомился он. — Неужели вы рискнете поведать Великой армии, что человек, которого они обожают, сделал так, чтобы их закалывали в спину во имя высших целей?

Министр полиции посмотрел Алану в глаза и улыбнулся злобной улыбкой.

— Возможно, нет, — ответил он. — Но по крайней мере, я пригрожу этим императору и посмотрю, что он на это скажет! Поверьте, месье, мне известно столько его секретов — причем зафиксированных в документах, которые могут быть открыты, если со мной случится беда, — что он не посмеет ни арестовать, ни расстрелять меня.